Но, стоило ему подняться на веранду, как его слуха коснулись чьи-то рыдания. Открыв дверь в гостиную, где решено было разместить гроб, Текс увидел несчастного Ньюби в слезах сидящего рядом с покойным на полу. Вокруг него были раскиданы в беспорядке белые розы, и лицо омеги было одного цвета с их лепестками…
— Ох, Ньюби… — Текс приблизился к нему и, опустившись на колени, привлек к себе, стремясь успокоить и утешить. У него в носу тоже защипало, уж больно жалко было и молодого Куина, и папу, впервые позволившего себе так открыто оплакать того, в ком уже было нашел для себя и единомышленника, и друга.
Пока оставалось время до выноса тела, старый а-Сойер пригласил прибывших выпить по рюмочке за помин души безвременно усопшего мистера Куина.
Не то что бы ему в самом деле хотелось пить или вести пустые разговоры — будь его воля, он бы сам сказался больным и полежал в постели пару деньков, чтобы Ньюбет за ним ухаживал, поил бульоном и кормил домашним суфле. Однако ж, стоило пришлому омеге с запахом весенних тюльпанов отдать богу душу, Ньюби до того расклеился, что попросту бросил вести дом, не говоря уж об исполнении прочих супружеских обязанностей. Вот и теперь, вместо достойной встречи гостей, закрылся в комнате с покойником и рыдает так, что на улице слышно…
«Ну, куда это годится? — расстроенно думал Джек и крутил свой желтоватый, пропитанный табаком ус. — Стыдобища, да и только… Сперва сын со свадьбой в такую передрягу попал, что не знаешь, как добрым людям на глаза показаться, теперь еще и муженек выкаблучивает! Сколько он этого омегу-то знал — без году неделя, а убивается по нему так, точно родную кровь потерял… Мало о нас слухов ходит, патер-то навел тень на плетень, Текса чуть ли не альфаложцем выставляет, а о Ньюби и вовсе ни весть что станут болтать… Ээээх, мистер а-Даллас, зятек вы мой ебаный! Да будь ты, проклятый, Далласом или Дексом, все равно, только не вздумай теперь на веревке повиснуть, пока это все херовое рагу, тобой заваренное, до конца не расхлебаешь!»
Оставлять патера, шерифа и почтенных соседей топтаться в гостевом доме в компании одного только управляющего и стаканов с шерри было неловко, и Джек скрепя сердце направился туда же, исполнять светские обязанности вместо своего омеги.
Не успел он войти, как патер Нотта-и-Джорно, в новом сюртуке еще больше похожий на злобного грифа, ткнул в него длинным сухим пальцем и прокаркал:
— Мистер а-Сойер, друг мой, вы знаете, я человек прямодушный и всегда говорю, что думаю… Кое-кто — тут он бросил взгляд на шерифа — считает, что я излишне суров с вашим семейством в дни, когда разразилось такое несчастье, я же полагаю, что сии несчастья — кара небесная, посланная господом ради вразумления заблудших душ! И Триединый велит мне быть правдивым, а не лицеприятным. Не мое дело угождать тщеславию и потакать грехам.
— Что вы хотите этим сказать, преподобный? — пробормотал Джек, ошеломленный этой обличительной речью. — И чего хотите от меня? Может, мы и попали в переделку, но судить — судить я бы погодил, нам ведь и самим пока ничего неясно. Вот еще и покойник в доме, давайте сперва похороним беднягу по-человечески, а потом уж о наших делах порассуждаем…
Краем глаза Джек видел, что шериф и соседи согласно кивают, поддерживая его позицию, и молчаливое одобрение придало ему сил; но патер и не подумал отступить:
— Нет, мистер а-Сойер, поговорить надо именно сейчас! Этот «бедняга», как вы его назвали, сам отказался от праведного погребения, не принес покаяния и не принял последнюю благодать, значит, он либо дьявол, либо одержим дьяволом, либо приспешник дьявола! Да, он не главный виновник вашего позора, главный — ускользнул, то есть, ему позволили ускользнуть… — тут Нотта-и-Джорно опять неодобрительно покосился на шерифа. -…Но он внес смятение в сердца и души! Он развратил юного Тексиса, да, развратил, а вы, вы, отец, хозяин дома, попустительствовали разврату! Вас постигла заслуженная кара, но ни вы, ни Тексис не желаете склониться перед волей Триединого, и вы, вместо того, чтобы принудить сына к покаянию, потворствуете его заблуждению, закрываете ему последний путь к спасению души, и хуже всего — вы не только сына губите, вы другим людям, честным и праведным, подаете дурной пример непослушания и упрямства в грехе!
Лицо патера покраснело, точно он работал в кузне, ноздри раздувались, как у быка, и он простер вперед обличающую длань:
— И я, патер, лицо духовное, при свидетелях, именем Триединого требую, чтобы вы, и ваш младший муж, и оба ваши сына, но особенно Тексис, принесли полное покаяние, очистились постом и молитвой, и приняли наказание в храме, какое я сочту нужным назначить! А если вы не послушаетесь и на сей раз, то будете изгнаны из общины, и ноги вашей не будет в храме! Самый ваш дом станет проклятым местом! Одумайтесь, одумайтесь, Джекоб а-Сойер, и принесите покаяние, пока еще не поздно! Это ваш последний шанс получить прощение.
«Вот ведь прицепился-то, проклятый, ну точно блоха или клещ к собачьему хвосту!» — рассердился старик-ранчеро, но собачиться с этим падальщиком при уважаемых соседях и шерифе не стал.
— Потом, патер, все потом, говорю же! Невместно теперь мешать одно с другим, дайте уже мирно хоть с одним делом покончить… — отмахнулся он и повернувшись к шерифу, спросил того о чем-то, что вообще никак не затрагивало последних событий на ранчо «Долорес».
Патер затаил на упертого ковбоя еще одну обиду, но, не желая более выставлять себя в смешном виде, замолчал и отошел к окну, стиснув в холодных длинных пальцах стакан шерри. Отсюда ему хорошо были видны приготовления экипажа, убранного вопреки традиции не черным, а нежно-розовым крепом — вот уж воистину дьявол завладел душами и умами обитателей ранчо, раз даже в скорби они решаются на форменное святотатство!
Текс тем временем кое-как успокоил Ньюбета, и помог ему доубрать гроб белыми цветами. Лицо Тони, осунувшееся и бледное, все еще хранило его былую красоту, но так, что любому, взглянувшему на него делалось ясно — то красота посмертия, не сна…
Никогда больше эти уста не улыбнутся лучезарно, не выпустят на волю острое словцо или изысканный комплимент, никогда в закрытых навек глазах не блеснет озорной огонь… И даже запах, присущий омеге,
