Эрнест кивнул: он понимал, что доктор был бы просто глупцом, если бы отпустил его «за здорово живешь», без дополнительных условий.
— Я надеюсь, что смогу исполнить ее, месье. Что от меня требуется?
Неожиданно глаза его вспыхнули, губы дрогнули в саркастической усмешке, и молодой человек добавил:
— Даже если вы попросите сделать вам минет, одновременно читая вслух Фрейда, я и на это пойду, доктор. Но надеюсь, что вы не столь романтически настроены, и вам нужна какая-нибудь медицинская ерунда, которая успокоит вас насчет попыток самоубийства.
Мысленно он был уже на вилле «Элена», бродил по длинным тенистым аллеям среди кипарисов и олеандров, и сжимал пальцами сильную ладонь отца.
Эмиль усмехнулся в ответ на столь экстравагантную идею:
— О, нет, таких непосильных жертв, как чтение Фрейда вслух я от вас не потребую. Минета, впрочем, тоже. Я попрошу вас… вести эти два дня дневник, в котором вы можете произвольно записывать и зарисовывать свои впечатления от вашего пребывания на вилле отца. И, разумеется, я предложу вам воспользоваться услугами «волшебных перчаток» его личного шофера, который завтра вас заберет и привезет обратно через двое суток.
Брови Эрнеста удивленно поползли вверх:
— Дневник?.. О, да. Разумеется. Хорошо, доктор, можете на меня положиться. Я донесу вам на самого себя в лучшем виде.И раз уж вы такой добрый и понимающий — можно мне сегодня за ужином бутылку пива вместо этого вашего больничного пойла?
Он не ожидал, что получит согласие Шаффхаузена так легко. Доктор, к которому он вначале отнесся так неприязненно и безразлично, которого проклинал с ревом и матерщиной в жуткие дни детоксикации, теперь вызывал в нем немалое уважение… и симпатию.
Грех было не воспользоваться такой переменой.
— Одну, не более. И никаких таблеток! — строгим голосом заявил Шаффхаузен. Он, конечно, понимал, что никак не сможет проконтролировать, сколько на самом деле выпьет его пациент. Но если он выполнит хотя бы вторую часть уговора, все обойдется без серьезных последствий. На всякий случай, Эмиль уточнил еще раз:
— Утром, если вдруг будете после алкоголя чувствовать вялость и подавленность, позвоните в клинику, я вам порекомендую, что принять. Но с пивом или с вином — никаких таблеток. Договорились? Вот и хорошо.
Пожав друг другу руки, они распрощались. Утром водитель забрал заметно повеселевшего Эрнеста, и пол-дня прошло в относительно привычном режиме. До тех пор, пока голос ординатора в телефонной трубке не назвал имя очередной посетительницы:
— Доктор, здесь внизу госпожа Верней. Она утверждает, что приехала к одному из ваших пациентов, месье Эрнесту Верней де Сен-Бриз. Что ей передать?
«Какое совпадение! Сын к отцу, мать к сыну… Что ж, это прекрасный повод познакомиться со всей милой семейкой нашего художника…» — подумал доктор и ответил ординатору:
— Пригласите ее ко мне в кабинет. Пусть дежурная сестра ее проводит.
***
«Так, направо, а потом налево… Куда теперь, к лестнице? Дурацкая клиника, здесь заблудиться можно!»
Элен, путаясь в длинной индийской юбке, поправила на плече сумку с бахромой, на миг задержалась у зеркала, висевшего в холле, хотела достать пудреницу, но не смогла сразу отыскать ее в недрах женского имущества, и, махнув рукой, поспешила вслед за дежурной сестрой.
— Какой у вас тут режим посещений? На обед подают суп? Я могу сейчас же увидеть моего сына? Вы знаете, в детстве у него была аллергия на апельсины, я думаю, ему вреден витамин С… Какое лечение ему назначили, и почему никто не спросил моего согласия? — она задавала вопросы один за другим, и сердилась на бестолковый персонал, который ничего не может объяснить.
— Сюда, мадам Верней… — терпеливо проговорила сестра. — Доктор вам все объяснит.
Элен вошла в кабинет, зацепившись за косяк, и коротко ругнулась:
— Да что за…! Добрый день, месье, простите. Я Элен Верней. Я хочу знать, что такое стряслось с моим сыном, и почему вы здесь его держите без моего согласия.
Шаффхаузен некоторое время озадаченно молчал, соображая, как женщина, которой на вид было лет 25 могла быть матерью молодого человека 20-ти лет? Он принял бы ее за сестру, но она определенно назвала Эрнеста сыном и весьма требовательно уставилась на доктора. Впрочем, ее пестрый наряд, сочетающий в себе элементы народов, проживающих на всех пяти континентах, пара тонких косичек, заплетенных на индейский манер и унизанных бусами из стекла и натуральных камушков и совершенно расторможенная психика курительницы опиума со стажем дали ответ на не заданный вопрос. Мама Эрнеста, рисовавшаяся воображению доктора этакой тянущейся за аристократами домохозяйкой с несложившейся личной жизнью, на самом деле была перекатиполем из богемных кругов. И это многое проясняло…
Однако, пауза затягивалась и дама начала проявлять признаки нетерпения. Чтобы избежать потока новых вопросов или немотивированных обвинений в свой адрес, доктор первым делом учтиво предложил ей присесть и спросил, желает ли она чашку чая, кофе или освежающего лимонада? Мадам попросила холодный зеленый китайский чай сорта «Шелкография», а когда узнала, что такого в клинике нет, пренебрежительно повела плечами и согласилась на лимонад, поинтересовавшись, добавляют ли в него мяту и лайм. Шаффхаузен кивнул сестре, чтобы она учла пожелание гостьи и, когда они остались одни, перешел к другим вежливым вопросам:
— Скажите пожалуйста, мадам Верней, от кого вам стало известно, что ваш сын находится у нас на лечении? Вам звонил ваш бывший муж?
— Нет, — раздраженно ответила Элен. Этот самодовольный козел, восседавший за столом, кажется, собирался ее допрашивать. — Уверяю вас, месье… Газенвауген, что помимо бывшего муженька-блядуна мне есть от кого узнать о здоровье моего сына. Мир не без добрых людей. И я как раз рассчитываю узнать у вас, почему он мне не позвонил! Конечно, меня не было в Париже, я уезжала… Но это все равно! Он обязан был разыскать меня и спросить согласия, прежде чем отправлять Эрнеста в дурдом.
Она хлопнула рукой по сумке так, что ни в чем не повинное кожано-замшевое изделие свалилось на пол.
— Мой сын не сумасшедший. Я хочу забрать его. Все, что ему нужно — это внимание и забота, а Эжен никогда не мог дать ему ни того, ни другого.
Шаффхаузена внутренне покоробило, когда его фамилию превратили в нечто сходное с газенвагеном (3), и он поймал себя на мысли, что сын в своей агрессивной манифестации транслировал именно материнские истероидно-демонстративные черты. Еще бы, откуда у мальчика могла появиться любовь к столь низкопробным выражениям и словоизвращениям, если его отец — аристократ до мозга костей? Эта вакханка-мать, дикая, как дитя джунглей — каким чудом она оказалась не только в одной постели с благовоспитанным отпрыском знатной
