Эрнест, увлеченный потоком собственных мыслей и воспоминаний, яркими образами, всплывавшими из недр сознания, забыл о докторе и о разговоре, который вел с ним.
«Почему ты покинул меня так внезапно? Как ты мог?!»
— Я не мог спасти тебя, — прошептал он. — И не могу вернуть тебя к жизни, я не бог. Но ты будешь жить на моих картинах. Я написал тебя на камнях, которые времени неподвластны. И скоро последую за тобой…
Молодой человек обхватил себя руками, стиснул до боли.
— Я не хочу больше!.. — вырвалось у него. — Я не выдерживаю этой всечасной пытки. Для чего, для чего мне таскать на себе всю эту кровь и мясо, которые все равно рано или поздно пойдут на корм червям, если там, по ту сторону, меня ждет его живая душа?.. Или забвение, хотя бы только забвение!
Душевная мука, выплеснутая наружу, напоминала приступ кровохарканья.
Шаффхаузен внимательно следил за художником, бившемся в тисках своего переживания, но не спешил звать на подмогу санитаров и ординатора со шприцем успокоительного. Эта буря была тяжела для души пациента, но целительна для его духа, для той его части, что только и была способна удержать сына графа де Сен-Бриз в этом мире, в мире живых.
Он сожалел сейчас только о том, что не догадался ранее оборудовать часовню стереосистемой, с помощью которой можно было бы умело имитировать глас Божий, дающий ответы на мучительные вопросы тех, кто искал в этих стенах забвения, утешения или выхода в мир, свободный от страданий. По крайней мере, тем, кто так туда рвался, хотелось бы верить в то, что их земное страдание может быть прекращено. Это была весьма иезуитская идея, рассчитанная на впечатлительную и неустойчивую психику, но в ней определенно мог проявиться свой терапевтический эффект…
— Он любил жизнь и не хотел того, что случилось с ним. И вряд ли захотел бы, чтобы из-за него кто-то умер так же, во цвете лет. Кто-то, кого он любил… — заметив, что его пациент погрузился в глубокий транс, Эмиль сделал короткую и точную интервенцию. И снова замолчал, давая его словам проникнуть в раненую душу целительным бальзамом.
Эрнест не слушал, или, скорее, не слышал Шаффхаузена. Опустившись на колени, он уперся лбом в холодную стену и окончательно утратил связь с реальностью.
Все его тело сотрясалось в отчаянных рыданиях, он по-детски жаловался, то осыпая ушедшего друга упреками, то называя нежнейшими именами… Но впервые после смерти Сезара слезы, неудержимым потоком лившиеся из глаз, приносили облегчение, как будто вместе с ними из раны вымывалась соль и колотое стекло.
Через какое-то время Шаффхаузен все же вызвал санитаров, но успокоительного не потребовалось — Эрнест, выкричав и выплакав свою утрату, забылся на полу часовни в полусне. Бережно и легко, как ребенка, его поднял на руки могучий испанец, Микаэль, по прозвищу «архангел», медбрат, проходивший в клинике практику по обмену. Второй санитар только поддерживал голову, чтобы она не запрокинулась, и у пациента не случилось апноэ из-за того, что он подавился запавшим языком.
Шаффхаузен пошел за ними, по пути приказав охраннику запереть часовню и сообщить епископу, что в клинике прорвало канализацию — Его Святейшество был человек скуповатый, а стало быть, брезгливый (1), и все, что связано с нечистотами, отталкивало этого служителя Божьего почище поминания сатаны. Теперь как минимум на пару месяцев можно забыть о его визите, а за это время что-то да поменяется — или умрет ишак, или эмир, или Ходжа Насреддин… (2)
Проследив лично, что пациент устроен у себя и мирно спит, и приказав ординатору сообщить, когда молодой человек проснется и будет в состоянии говорить, Шаффхаузен тем не менее в этот же день позвонил своему другу в Швейцарию и поинтересовался у него о планах на ближайший месяц.
Реабилитационная часть лечения была не менее важной, а договор с пациентом стоило соблюсти хотя бы из его упрямства. Но теперь доктор был практически уверен в том, что дело пойдет на поправку — катарсические переживания, выплеснутые наружу потоком слез, облегчают состояние и после этого к человеку постепенно возвращается вкус жизни и ее краски.
Ординатор позвонил ему, когда Шаффхаузен уже собирался закончить на сегодня дела и ехать домой ужинать.
— Он пришел в себя? Хорошо. Что-нибудь просил? Ага. Хотел видеть меня? Хорошо, я зайду ненадолго. — повесив трубку, Эмиль убрал в сейф деньги и бумаги, запер на ключ шкафчик с карточками пациентов, взял свой кейс и зонт, и спустился вниз, предоставив кабинет уборщице. Оставив личные вещи у дежурного врача, он прошел до палаты №7 и постучался, ожидая приглашения войти.
«Господь — джентльмен, Он никогда не входит без стука. Врач — тоже» — это было правило, которое в его клинике выполнялось неукоснительно всеми, кроме санитаров. Только они, словно слуги сатаны, могли врываться в закрытые двери по сигналу тревоги…
— Да, доктор, войдите!
Когда Шаффхаузен вошел в палату, Эрнест привстал с подоконника, на котором расположился, в окружении альбомов и коробок с пастелью и карандашами, и изобразил нечто вроде японского поклона.
— Простите, наверное, ваш рабочий день уже закончился… Но я не займу у вас много времени, месье. Я только хотел… хотел поблагодарить вас.
Молодой человек запнулся и покраснел до ушей. Но он не позволил смущению взять верх над намерением:
— И у меня есть одна просьба. Я здесь на правах арестанта, хоть вы и отрицаете этот прискорбный факт. Так вот, обращаюсь к вам с официальным прошением отпустить меня на пару дней. Мне хотелось бы повидать отца. Его вилла здесь совсем недалеко, вы наверняка знаете. Я обещаю, что вернусь ровно через сорок восемь часов, даже без волшебной перчатки. Но если вы мне не верите, то с моим отцом вы сможете договориться.
Шаффхаузен молча кивнул в ответ на слова благодарности, принимая их и не уточняя, к чему таковая относилась. Они оба знали это, и какие-то еще слова были бы лишними.
Просьба об отпуске на виллу отца так же была ожидаемой, хотя Шаффхаузен не предполагал, что это произойдет столь быстро. Он обдумывал этот вариант и даже проговаривал его с графом де Сен-Бриз, когда тот навещал сына и был у него в прошлую среду. Граф получил от него на сей случай подробные разъяснения, как себя вести, чтобы помочь сыну, а не навредить ему.
Поколебавшись для вида и придав своему лицу озабоченное выражение, Шаффхаузен ответил так:
— Я понимаю ваше желание увидеть отца и мог бы пойти вам навстречу, но… для этого мне нужно быть уверенным
