Лидия снова глубоко вздохнула, вспоминая свои сомнения и волнения, и страх, что привлекательный незнакомец «сорвался с крючка», и последующее торжество.
— Но он оказался человеком слова и моим героем! Не знаю, как ему это удалось, но он принес мне автограф — такая красивая фотография, надписано — «Лидии с наилучшими и теплыми пожеланиями. Жан Марэ». Конечно, после такого подвига я не могла ему отказать, хотя мне не просто было выбраться из дома.
Она умолкла и взяла чайную ложечку.
«Мальчик и впрямь кинулся совершать подвиги ради своей хм… «принцессы»… Однако, как бы ему не оказаться в результате в пасти прожорливого дракона ее похоти». — думал Шаффхаузен, удивляясь про себя свойству психики приукрашивать действительность и подменять ее привлекательной фантазией. — «С другой стороны, возможно, она его немного обратила к сфере материального, приземлила нашего Икара, парящего в опасной близости от зенита славы…» — и эта точка зрения вполне объясняла, почему Эрнест так глубоко завяз в отношениях с пышногрудой и чувственной гречанкой — она была подобна плодородной пахотной земле, которая влекла любого, кто был достаточно щедр и могуч, чтобы засеять ее всю семенами…
Но пахарь и сеятель рисковал растратить все свои силы на возделывание, душевную «возгонку» этой грубой материи-нигредо… и так и не добиться урожая.
— Значит, вас познакомил с Эрнестом сам Жан Марэ? — с легким едва заметным оттенком иронии спросил Шаффхаузен. Марэ… этот бог, этот кумир молодежи 40-60-х годов, с его скандальной личной жизнью и независимым мнением, он своей игрой, своими архетипически выверенными героями пленял не только девичьи сердца. И было что-то символическое и одновременно героическое в этом жесте Эрнеста — достать автограф у бога, у тайной иконы всех гомосексуалистов Франции, и принести его любимой девушке, на которой он был намерен жениться, забыв прошлое, закрыв для себя ту страницу, на которой осталась кровь его возлюбленного и его горькие слезы по нему… Знает ли она про эту тайну семьи Сен-Бриз? Вряд ли…
— И на какой же фильм вы тогда ходили? На первую часть «Фантомаса»? Признаться, я не сразу узнал его в гриме на первых кадрах, это ж надо иметь такой талант к перевоплощению! — продолжил он свои аккуратные расспросы, припорошенные пудрой светской беседы.
— Да я уже не помню, — небрежно усмехнулась Лидия.- Может быть… Жан Марэ, это, конечно, прекрасно, но где мы — и где Жан Марэ?
Она демонстративно повела рукой.
— Мне никогда не приходило в голову влюбляться ни в актеров, ни в певцов, как мои подруги. Потому что это глупость — любить того, с кем никогда не сможешь быть вместе… Нет, весь этот «плутонизм» не по мне. Я сказала Эрнесту первое, что в голову пришло, дала задание потруднее, и он его выполнил. — лицо девушки просияло горделивой улыбкой.
— И это было только первое задание! Ой, когда он ухаживал за мной, я чувствовала себя настоящей принцессой в башне. А мой папа грозился поначалу убить его, представляете? Даже нанимал своих рабочих, чтобы они его как следует проучили. Пришлось мне вмешаться, а то неизвестно, чем бы это закончилось.
Лидия помолчала, и вдруг сердитая гримаска исказила ее изящно очерченные губы:
— Но знаете, иногда я думаю, что Эрни заслуживает хорошей порки! Он милый мальчик, я очень люблю его, но иногда — совершенно невозможен! Вы давно его знаете? Что вы о нем думаете?
«„ПлУтонизм»? Да уж, куда ей до философии ПлАтона? Скорее уж, «плутовство» — вот ее настоящее искусство, и Плутон — бог, которому она поклоняется… Да, барышня-то вовсе не романтичная фея, прагматизма в ней хоть отбавляй… Бедный мальчик! Осознает ли он, как тяжело ему придется, если он на ней в итоге женится?» — Шаффхаузен преисполнился живейшего сочувствия к Эрнесту, представив, как такая супруга может отравить существование столь чувствительного и утонченного человека, что прятался в душе художника Вернея под напускным цинизмом и защитной грубостью манер.
Фраза про то, что Эрнест заслуживает порки, тоже насторожила доктора — не попал ли тот на качели садо-мазохистских игрищ? Доминирование Лидии в их паре было очевидным, возможно, за счет того, что она полностью подчинила его себе в постели?
Шаффхаузен решил, что нужно быть предельно осторожным и ничем не выдать этой юной вакханке, что они с Эрнестом тесно общались почти полтора года.
— О, я знаю его давно, но совсем не так хорошо как вы, уверен. Мы редко общались с ним, в основном, когда я заходил проведать его отца. Первый раз он произвел на меня впечатление немного самоуверенного молодого человека с большими амбициями и грубыми манерами, но потом я имел возможность убедиться в том, что он может вести себя благовоспитанно, что он умен, добр, что он приятный собеседник. И конечно, он талантливый художник. Он умеет выбирать красивые вещи, людей… что подтверждает и ваше присутствие сегодня здесь, мадемуазель Лидия. — последняя фраза прозвучала комплиментом, хотя не была им: Шаффхаузену хотелось увидеть, как она отреагирует на его слова, заметит ли в них тонкую иронию.
— Вы совершенно правы, месье, — важно кивнула Лидия. — Он только с виду такой… А чуть поскреби анархиста-социалиста — под ним самый что ни на есть настоящий графский сын. Ох, если бы вы знали, как иногда бывает тяжело! Он ничего не слушает и всегда все хочет сделать по-своему. Сколько усилий приходится прикладывать, чтобы воспитать этого дикаря!
Почему-то ей захотелось пожаловаться, изобразить заботливую мать непутевого сына. Лидия полагала, что именно в такой роли легче всего завоевать благосклонное внимание этого импозантного господина. И хотя не понимала, зачем ей добавлять в свою коллекцию скальпов еще и пожилого доктора, продолжала гнуть свою линию.
— Но он любит меня, очень сильно любит… И пока его сердце принадлежит мне — а я верю, что это никогда не изменится — я смогу победить все, что нам мешает. Вот увидите, мы непременно повенчаемся в греческой церкви!
«Самоуверенности этой девочки мог бы позавидовать британский лорд.» — подумал доктор, а вслух сказал другое:
— Венчание в греческой церкви ведь предполагает обряд крещения в греческую веру, так? Будет очень любопытно узнать, как вы собираетесь обратить этого, как вы выразились, «дикаря», бунтаря и атеиста? Надеюсь, ваши методы будут помягче тех, что применяли к дикарям Нового Света спутники Кортеса…
***
Граф обнаружил Эрнеста в бывшей детской — эту комнату он занимал ребенком, приезжая к отцу, в ней же и оставался на ночь в тех редких
