От физического дискомфорта осталось только давление в переполненном мочевом пузыре и тянущая боль в мошонке, которой тоже не помешало бы облегчение…
Жан осторожно огляделся и обнаружил, что сидит полураздетым на диване в кабинете Шаффхаузена, а рядом с ним, держа опустевший стакан, сидит Соломон Кадош, одетый вполне прилично, чисто выбритый и совершенно трезвый.
— О, Боже… Боже, боже! — Дюваль отшатнулся от него, как жертва — от вампира, залился краской до самых ушей, спрятал лицо в ладони, чувствуя себя не лучше прилюдно описавшегося старшеклассника:
— Какой ужас… какой позор!.. Как… почему я здесь?.. Я ничего не помню, как я попал сюда из…
— Из беседки? — спокойно уточнил Кадош, словно речь шла об игре в лото. — Это я вас привел…гм… ну, скорее, принес, после того, как вы отключились. Не хочу быть морализатором, это не мое амплуа, но позволю себе совет: не смешивайте вино и ром. При вашем типе нервной системы подобные эксперименты могут быть опаснее, чем вы думаете.
Давление в животе стало почти невыносимым; Жан скорчился в углу дивана, мечтая о том, чтобы его прямо сейчас поразила молния, или потолок обрушился на голову, или Кадош вынул скальпель — да и воткнул бы ему в сонную артерию.
— Простите, месье… умоляю, простите меня! Я не знаю, как это вышло…
Соломон встал, не желая длить моральную и физическую агонию несчастного доктора, и кивнул на дверь в углу, ведущую в персональный санузел — одну из лучших привилегий владельца кабинета:
— Вам нужно привести себя в порядок. Потом, если угодно, мы позавтракаем вместе и поговорим.
— А… который теперь час, месье? — за окном было облачно, и Дюваль не мог определить, насколько поднялось солнце, и встало ли оно вообще.
— Без четверти восемь. Полчаса назад звонила ваша супруга.
— И… что же вы ей сказали? — у Жана опять перехватило горло, и он замер, как мышонок перед котом.
— Я сказал, что вы всю ночь занимались с очень сложным пациентом, прибывшим к вам по рекомендации доктора Витца, и около шести прилегли в комнате отдыха. Ее вполне удовлетворило мое объяснение, а также обещание, что вы сразу же позвоните ей, когда проснетесь.
Жан ничего не мог поделать с собой — его затопила горячая волна благодарности к человеку, которого он еще вчера ненавидел всеми фибрами души и обзывал «грязным жидом»…, а теперь этот «грязный жид» возится с ним, как с ребенком, и настолько деликатен, что не только не укорил, но и ни единым словом не намекнул на его дерзкую, пьяную и… отвратительную эскападу в садовой беседке.
Он соскользнул с дивана и мелкими шажками, как тот самый мышонок, добрался до нужной ему двери. За ней можно было передохнуть, успокоиться, помыться, обдумать произошедшее и подготовиться к неизбежному объяснению. Странно, он совсем не тревожился, что подумает и скажет Сесиль, жена сейчас казалась каким-то зазеркальным призраком, бесчувственным и бестелесным, зато где-то в глубине груди, под сердцем, саднило — почему Соломон ведет себя так, словно этой ночью между не было ничего недозволенного?..
Жан провел в туалетной комнате по меньшей мере полчаса, по-настоящему приводя себя в порядок, прогоняя остатки хмеля и головной боли; он сперва тщательно умылся, прополоскал рот раствором зубного порошка и после еще — освежителем дыхания, удачно найденным в шкафчике. Этого показалось мало, и он забрался под душ, чтобы до скрипа отмыть кожу и волосы… и потихоньку справиться с мучительной эрекцией, которая не желала проходить сама по себе.
Дверь надежно запиралась изнутри, и занавеска душевой была очень плотной, непрозрачной, готовой хранить маленькие секреты, но у Жана все равно дрожали колени от напряжения и страха, пока он, уперевшись одной рукой в стену, другой мастурбировал, чувствуя острое, незнакомое удовольствие…
Память потихоньку возвращалась и услужливо подбрасывала яркие порнографические картинки: раздвинутые мускулистые ноги, длинные, как у модели, сильные, как у античного бегуна или гимнаста, задравшийся вверх тонкий пуловер, и под ним — загорелый плоский живот пловца, с дорожкой темных волос, убегающей вниз, к открытому лобку… и громадный, каменно-твердый член, с крупной открытой головкой, пахнущей терпко и пряно, как экзотический хищный цветок, легко и бесстыдно входящей ему в рот, влажный и полный слюны от жадности и страсти к этому великолепному лакомству, в котором он так долго — месяцами, годами — себе отказывал…
«Оооооо, боже, Соломон, Соломоооон… Эрнест…»
Кончая долго и сладко, поливая стену душевой семенем, Жан не мог сдержать стонов, и только надеялся, что они не слышны за шумом воды. После этого ему уже казалось глупым слишком стесняться и разыгрывать святую невинность; он тщательно вытерся, натянул рубашку и трусы, а брюки пока что оставил на вешалке и завернулся в чистый махровый халат — вероятно, принадлежавший новому хозяину кабинета, то есть Соломону. И вдруг отчетливо понял — без особого, впрочем, удивления — что в глубине души признал Кадоша царем, полноправным повелителем «дворца и гарема».
«Всему виной его библейское имя… » — Жан улыбнулся, сам не зная чему, и тихо приоткрыл дверь туалетной комнаты, чтобы попасть обратно в кабинет.
Соломон сидел за столом, отвернувшись вместе с креслом к окну, и разговаривал по телефону. Он не видел и не слышал, как Дюваль нарушил его уединение, поскольку разговора не прекратил.
— Да…да, mein lieber… Ich Sehne mich danach, dich zu sehen.… (2) Что? Что? Нет, конечно, я ни с кем не встречаюсь здесь. Ты глупый мальчишка. Мммммм… не то что дни — я часы считаю. Да...хочу... Хочу нестерпимо… Перед сном я представляю, как ты лижешь мой член, как насаживаешься на него после, и мне не особенно удается спать… Правда? оооо… Эрнест… скажи это еще раз. Пожалуйста.
Хриплое мурлыканье крупного красивого хищника, вальяжно разлегшегося посреди тропических зарослей. Нетерпеливое порыкивание возбужденного самца, учуявшего течку или кровь подраненой жертвы, а может, и то, и другое. Тяжелое, сбитое дыхание влюбленного, готового кончить только от звука голоса, ласкающего ушную раковину — на удивление тонкую и так мило покрасневшую, что Жан сам заулыбался как последний дурак и растворился в приступе сильнейшей влюбленности и влечения к ним обоим, Соломону и Эрнесту, Еврейскому Царю и Принцу Облаков… Но кем же он будет на этой картине?
Дюваль тихонько кашлянул и позвал:
— Месье Кадош…
Золотое сияние пропало, и поток тепла мгновенно иссяк, словно завистливая злая колдунья засыпала землей животворный источник.
— Прости, у меня тут пациент закончил процедуру. Я позвоню тебе позже… мой… — голос Соломона понизился до едва слышного шепота, потом трубка полетела на рычаг, и Кадош снова повернулся к Дювалю — холодный, спокойный, ровно дышащий; невозможно было и представить, что пять секунд назад он кому-то признавался в любви, пел серенаду неутоленного желания.
— Вижу, что вам лучше, месье Дюваль. Насчет завтрака я уже распорядился. Английский вариант: яйца,
