«Да, неудивительно, что Эрни потерял голову… его любимый мужской типаж, ни прибавить — ни убавить. Этакая помесь пирата с профессором математики. Опасный тип… Но где же они подцепили друг друга, ведь не на площади Пигаль!.. И как… как не вовремя!»
Ее никто не приглашал остаться, куда там — даже стула не предложили, занялись себе спокойно разбором пакетов, влюбленные голубки… — но и за дверь тоже не выгоняли (хотя Ирма по-прежнему опасалась такого развития событий, и на всякий случай покрепче уцепилась за дверной косяк). Художник молчал, его приятель тоже молчал, на женщину просто не обращали внимания, словно ее здесь и не было. Это стало сперва тягостным, потом — невыносимым.
Ирма решила предпринять еще одну атаку на совесть компаньона:
— Послушай, так нельзя. Это просто невежливо! Я целый день провела в дороге, устала, приехала сюда, в нашу квартиру — а ты мне морды строишь, как школьник, говоришь про какую-то гостиницу… Да, я не предупредила, что приеду, но ты не отвечал на звонки, так что сам виноват! И я не знала, что у тебя гости.
При этих словах она посмотрела на Соломона — понял ли он намек? — и с удивлением встретила прямой взгляд, и с еще большим удивлением услышала приятный низкий голос:
— Я не гость, мадам.
Настал черед Ирмы оцепенеть. Не сомневаясь в правах на Эрни, и застав врасплох его и нового любовника, она ожидала хоть малейшего смущения, испуга, оправданий в стиле «вы все не так поняли» — но неслыханная наглость содомита и бесстыдное заявление им своих прав, превратили ее на несколько долгих минут в соляной столб.
Гнев бился в груди Эрнеста стаей разъяренных летучих мышей, на губах вскипали самые злые и беспощадные слова, которыми он не преминул бы отхлестать Ирму, но, к счастью для дамы, его сдерживало присутствие Соломона. Художнику эстетически претило делать любимого свидетелем, а тем более участником безобразной «семейной» сцены.
Пока он искал приемлемое решение, делая вид, что полностью поглощен размещением мороженого и упаковок питьевого льда в морозильной камере, Кадош взял командование на себя: пододвинул Ирме стул и пригласил садиться:
— Прошу вас. День и вправду был утомительным.
Она, как загипнотизированная, опустилась на краешек, забыв возмутиться — с какой стати этот тип распоряжается, неужели и вправду вообразил, что он здесь у себя дома? — и неожиданно произнесла голосом маленькой девочки:
— А можно мне хотя бы чашечку кофе и вон ту чудесную бриошь с кусочком масла?.. Я с утра ничего не ела.
Эрнест закрыл дверцу холодильника и медленно выдохнул… он прекрасно знал этот прием с жалобным голосом и оленьими глазами, Ирма всегда его использовала для просьб в неоднозначных ситуациях, или если собеседник был на нее сильно зол. Железная леди ненадолго исчезла. С помощью непостижимой магии миссис Шеннон сделалась вдруг хрупкой и трогательной, и отказать ей такой — все равно что пнуть голодного котенка, всего лишь просящего молочка около пустой миски…
В такие мгновения она до слез, до боли в сердце напоминала Эрнесту покойную мать, и он чувствовал, что бессилен перед этой ассоциацией.
Рука Соломона мягко легла ему между лопаток, словно поймала подавленный тяжелый вздох, и эта молчаливая поддержка сразу же успокоила и подсказала правильные слова:
— Конечно. Ешь и пей. Кухня и остальные комнаты в твоем распоряжении. Но уже очень поздно, мы идем спать — чего я и тебе желаю. Утром скажешь, в какой отель тебя отвезти.
Ирма не могла поверить, что это действительно происходит с нею; она словно очутилась внутри наихудшей фантасмагории из пьяного сна, но все вокруг — цвета, звуки и запахи — было острым, отчетливым, пугающе-реальным.
Она полуголая лежала на диване в гостиной, перед телевизором, держа в руках ведерко с мороженым «хааген-дагс»(1), ела ложку за ложкой, с жадностью глотая смесь жирных сливок, ванили и пчелиного меда, прерываясь только для того, чтобы подтянуть поближе бутылку Лоран-Перье и отпить из горлышка…
Телевизор был настроен на кабельный канал, где нон-стопом крутили порнофильмы — Ирме досталась незамысловатая в сюжетном смысле картина о парочке молодоженов, которые довольно своеобразно проводили медовый месяц в загородном отеле, но все необходимые атрибуты жанра были на месте: стоящие члены, раскрытые вагины, пышные задницы, торчащие соски, висящие тестикулы, чмокающие звуки минета и предоргазменные мужские стоны…
Важнее всего ей было убедить себя, что эти стоны доносятся с экрана, а не из-за стены. Не из соседней спальни, где уже добрый час отчетливо и ритмично поскрипывала кровать. Ирма, сама того не желая, но и не в силах прекратить, смотрела сразу два порнофильма: один на экране, второй- у себя в голове, и тот, что в голове, был гораздо пошлее, развратнее, горячее, потому что в нем неистово отдавались друг другу мужчины.
Эрни, ее Эрни, ее принц с ледяным сердцем, ее Кай, когда-то так ловко похищенный и так глупо сбежавший, играет главную роль в бесстыдной гомосексуальной феерии. Она видит, как он выгибается, сидя верхом на любовнике, как его сотрясает сладкая дрожь удовольствия, когда он с силой насаживается на член, чтобы тот проник еще глубже в жаркую тесноту, как сжимаются бедра в предвкушении финального пароксизма страсти, и — наконец — как брызгает из него густая горячая сперма… Ирма невольно приоткрывает рот и почти чувствует на губах и языке ее солоноватый морской вкус, смешанный со вкусом мороженого.
…Стон. Теперь она слышит его совершенно ясно — стон Эрнеста, и хриплое, сбивчивое дыхание, и снова нетерпеливый, мучительный стон: вот так, именно так он звучит перед тем, как кончить. Но теперь к нему примешивается другой голос, незнакомый, более низкий, и тембр его звучания делает градус возбуждения невыносимым.
Ирма, выронив растаявшее мороженое, которое разливается по ковру карамельной лужицей, яростно тискает грудь, запускает пальцы в промежность, гладит свои bonne bouche(2), трет, утопая в собственном соке, и против воли представляет, что ее имеют оба: Эрни и тот, другой, с сильными руками и широкой грудью, оооо, ну что ж, пусть и он тоже, что поделать, если художнику нужна в постели новая живая игрушка… да, да… Ирма кусает губы, засовывает в себя еще два пальца, а рука, наглаживающая вагину вверху, в самом чувствительном месте, ускоряет движения.
— Соломон! Соломон!!! — это кричит ее мальчик. — Ооооооо, да-да-да-да!!!!!!
Ответное рычание нежного льва — так слышит Ирма — решает дело, и она кончает, кончает так ярко, как никогда в жизни, уткнувшись лицом в диванную подушку и впившись в нее зубами, чтобы заглушить собственный утробный вой распаленной самки.
…Несколько минут она лежала ничком, обессиленная, пытаясь придти в себя, собрать ошметки достоинства, и прислушивалась. Вот снова скрипнула кровать, открылась дверь,
