Неприятно удивленная Ирма попыталась спорить, но Верней был непреклонен. Не сработала ни лесть, ни эмоциональный шантаж, ни прямое жесткое требование объяснить, с какой стати он так поступил, не посоветовавшись с ней. Эрнест хранил упорное молчание и больше не заговаривал с ней о совместных поездках во Францию, сам же навещал родину по меньшей мере шесть раз за год, а той злополучной весной — чаще, гораздо чаще.
О, как он был отчужден и холоден, как Ирма на него злилась, как ревновала!.., но ключ от квартиры на рю Эколь забирать не стал, ни слова о нем не сказал, точно забыл. Ирма сочла это проявлением своеобразной галантности: сколько бы виконт де Сен-Бриз не строил из себя анархиста и демократа, он все равно по своей сути оставался рафинированным аристократическим отпрыском…
Быть может, Эрнест ожидал от Ирмы ответной деликатности, уважения к личному пространству, но он ошибся.
Миссис Шеннон наняла детектива. Она не признавала права на тайны за мужчиной, с которым ела, спала, занималась сексом, ссорилась, работала и платила за работу — и которым была безнадежно одержима, почти так же, как художник был одержим своим искусством.
Месье Лоран, бывший полицейский, а ныне детектив, держащий крохотное агентство на задворках Монмартра, оказался настоящим экспертом, и сработал на славу. Не прошло и трех недель, как Ирма получила полный отчет обо всех передвижениях Эрнеста по Парижу, о его визитах и гостях, принимаемых на рю Эколь, и других занимательных подробностях французской жизни виконта.
То, что она узнала, поразило ее до глубины души…
Тогда, в марте 84-го, Элен Верней (2), увязавшая в бесконечных карточных долгах, как в зыбучем песке, и плотно сидевшая на героине, разыскала в Париже своего старшего сына — единственного, рожденного в законном браке, который до сих пор не потерял интереса к ее судьбе и не перестал любить, как настоящую мать. Разыскала, перешагнула порог его квартиры и, с позволения Эрнеста, осталась в ней навсегда. Точнее, до того душного осеннего дня, когда она, впервые встав с постели после долгой болезни, сбежала от сиделки и купила наркотики у первого же пушера (3) на бульваре Клиши…, а вечером, после передозировки, впала в героиновую кому. 18 ноября утром Элен Верней ненадолго пришла в себя в палате Отель-Дьё (4), но словно лишь для того, чтобы потребовать священника, принять причастие, и скончаться в полном сознании на руках у рыдающего сына.
Эрнест ни словом не обмолвился Ирме о своем горе, а она не могла показать, что знает, почему он ходит бледный как тень, почему срывается из-за пустяков… Визиты художника во Францию опять стали редкими — это было хорошо, он почти перестал пить и не прикасался к наркотикам — это тоже было хорошо, но заодно перестал и рисовать, рисовать для души, по вдохновению, занимался только копированием, неинтересными частными заказами — «открытками, сервизами и щеночками», дизайнерскими проектами Ирмы и оформлением домов… и вот это было уже очень, очень плохо.
Невыраженная скорбь по матери перешла в апатию, апатия — в творческий кризис. Он стал отказывать клиентам. Ирма теряла деньги, но не могла ничего предпринять, у нее не было повода предложить помощь… да если бы и был, Эрнест не принял бы помощи. От нее — точно не принял бы.
За всеми этими неприятностями Ирма совсем позабыла о квартире на рю Эколь, ключ от которой хранила в потайном отделении любимого кошелька, и не было повода вспоминать до нынешней сумасшедшей весны, когда Верней внезапно рванул на Лазурный берег, на похороны какого-то старикашки-врача… надышался морем и мимозой и, подобно Спящей красавице, проснулся от мертвого сна после поцелуя некого принца.
Именно к этому принцу он и уехал, разом и без малейшего сожаления бросив все, что удерживало его в Англии, именно с ним, если верить телефонному отчету месье Лорана, снова привлеченного к делу, и намеревался провести время в Париже, в самом сердце Латинского квартала. Вот тогда Ирма решила использовать ключ; и даже если бы за дверью ее встретил сам Синяя борода, она знала, как с ним управиться.
В квартире было темно и пусто — консьерж внизу проболтался, что «месье с другом ушли полчаса назад» — так что Ирме не стоило волноваться насчет внезапности своего появления. Ей хотелось, до возвращения Эрнеста с загадочным любовником, осмотреть «место преступления» и определить масштабы катастрофы.
Она повесила на вешалку тренч вместе с легким шарфом, сбросила туфли с ноющих ног, включила свет в прихожей… и наткнулась взглядом на синюю дорожную сумку, небрежно задвинутую в угол. Сверху на сумке валялась мужская рубашка. Ирма потянула носом, как ищейка: запах сигарет, крепких, без всякого там ментола, запах одеколона — дорогой, стильный, с нотами дуба, сандала и табака… возбуждающий, надо признать… и сквозь всю эту маскировку пробивался иной аромат: пряного мускуса, желания, секса. Казалось, он пропитал здесь все.
Она пошла по комнатам, осматриваясь, принюхиваясь, ненавидя себя за это шпионство, но еще больше ненавидя проклятого мальчишку, который довел ее до такой авантюры своей ложью, своей холодностью, своей порочной страстью … к кому-то другому.
На кухне в раковине стояли два пустых бокала, измазанные пунцовой кровью бордо, и тарелка с крошками сыра. На столе было рассыпано бисквитное печенье, целое и надломанное, как будто эти двое не просто перекусывали после секса, а играли с едой… как дети… счастливые и беззаботные дети. И снова запах секса… везде!
«Они что, и на кухне имели друг друга? Извращенцы…» — но между ногами вдруг стало тепло и влажно, а потом — так горячо, что Ирма едва не вскрикнула. Она подняла юбку — все равно, ведь никто не мог ее увидеть — просунула руку в колготки, и дальше, в шелковые трусики, погладила себя вдоль потекшей щели…
«Прекрати! Ты с ума сошла!» — прикрикнул строгий внутренний голос, она послушно прекратила, одернула одежду и отправилась в спальню.
Здесь было темно, как в бутылке с чернилами — из-за очень плотных, наглухо задернутых штор, не пропускавших снаружи ни лучика света. Ирма наощупь зажгла ночник на туалетном столике и оказалась перед сбитой, скомканной кроватью… Одеяло отброшено к дальней стене, подушки разбросаны как попало, смятые простыни, кажется, до сих пор влажные, и хранят очертания двух мужских тел. Что они здесь делали, сколько часов подряд любовник Эрнеста насаживал его на себя — или насаживался сам — или… черт знает, в каких позах они сношались, но это явно произошло не один раз.
Ирма села на кровать,
