Они не обратили на эту не слишком удачную шутку ни малейшего внимания; поглощенные друг другом, они словно отделились от остального мира стеклянной стеной и придвинулись настолько близко, насколько это можно было сделать незаметно в душном чреве черного «рено». Бедро Эрнеста терлось о бедро Соломона, плечо Соломона вжалось в плечо Эрнеста, а пальцы любовников переплелись в неразрывном жадном пожатии, пока что заменяющим все — и слова, и действия. В такси они не могли целоваться в открытую, но курить водитель не запрещал, и пока машина еле-еле ползла вперед, к нужному повороту, Соломон достал из внутреннего кармана куртки пачку «Галуаз»:
— Твои. Будешь?
Эрнест свободной рукой вытащил сразу две сигареты — одну вложил в рот любовника, другую сам зажал губами:
— Зажигалка? У меня нет.
— В левом кармане. Достань.
Достать зажигалку из кармана соседа по сиденью — на это было несколько секунд, если они не хотели привлечь ненужного внимания таксиста, но Эрнесту хватило мгновения, чтобы нащупать, сжать и погладить стоящий член любовника, прикрытый полой длинной куртки. А потом уже извлечь зажигалку и начать прикуривать…
Соломон прикрыл глаза и почти перестал дышать, глуша в горле низкий звериный стон, наклонился к Эрнесту, чтобы зажечь от его сигареты свою, и тихо пообещал:
— Sobald wir kommen… werde bis zum Tod ficken. Ich werde dich die ganze Nacht ohne Unterbrechung ficken.
— Ich kann es kaum erwarten(1).
Пробка неожиданно закончилась, и машина стартовала с места, как будто претендовала на призовое место в гонке.
В доме на рю Эколь нет лифта, а лестница — довольно высокая и крутая, но на третий этаж они поднимаются почти что бегом. Соломон не может дождаться, пока Эрнест справится с ключами, и начинает обнимать его прямо на площадке: обхватывает сзади за бедра, притягивает к себе, покрывает хищными поцелуями желанный темноволосый затылок и стройную шею…
— Сейчас… сейчас… — сведенными губами шепчет художник, поворачивает последний ключ, и дверь наконец-то распахивается и пропускает любовников в просторную полутемную прихожую, пахнущую кофе, мимозой и почему-то театральным гримом.
Свершилось: они вместе и одни, но теперь этого уже мало. Синяя дорожная сумка Соломона летит на пол вместе с курткой и дорогими солнечными очками, забытыми в наружном кармане, туда же мгновенно отправляются и рубашка — от резкого рывка пуговицы брызгают в разные стороны, как дробь — и белая майка-борцовка. Эрнест яростно сражается со своей курткой, чертыхается, проклиная застрявшую застежку, и взывает:
— Аххх, блядь… Помоги же!
Соломон легко высвобождает его из черной кожанки, стаскивает футболку, вплавляется ладонями в кожу в любовника — боже, какая она горячая и шелковистая наощупь, нежная, как у едва созревшего юноши — а Эрнест тем временем расстегивает на них обоих ремни, верхние пуговицы и ширинки на джинсах.
— Давай же, мальчик… долой это все… Хочу тебя! — теперь уже горячечный шепот Соломона наполняет пространство, и заводит Эрнеста так, что он может ответить только нечленораздельным стоном, стремясь поскорее припасть грудью и животом к обнаженному торсу атлета с запахом моря и мускуса, горького шоколада и табака, а бедрами вжаться в бедра.
Соломон придерживает его на пару секунд, но только затем, чтобы полностью достать из штанов свой член и тесно обхватить широкой ладонью вместе с членом Эрнеста.
Влажное трение напряженных стволов, касание наверший, истекающих смазкой, и соединение языков в глубоком и жадном поцелуе, побуждает продолжать, продолжать, ускоряя темп, наращивая непереносимое возбуждение до обоюдного оргазма, который совсем недалек… вот, кажется, сейчас…, но нет: этого тоже мало, слишком мало.
О нет, конечно, это не обезличенный быстрый секс со случайным партнером, где-нибудь в дешевом отеле вблизи бульвара Клиши, в кабинке гей-клуба или в глухой подворотне за баром. Соломон не желает выплескиваться прямо у двери, где-то между консолью и шкафом: нет, они будут делать это долго, чувственно, страстно, лицом друг к другу.
Покрепче обхватив любовника, он подталкивает его в сторону комнат:
— Пойдем в постель!
— Я больше не могу… Выеби меня! Выеби сейчас же, аааааа… — хрипло умоляет Эрнест, в полубеспамятстве кусая еврейского царя за плечи, оставляя темные пятна засосов на шее, пока Соломон тащит его, как тигр — добычу, до ближайшей подходящей поверхности, которой оказывается огромный угловой велюровый диван винного цвета, заваленный подушками. Они могут сейчас сломать его к хуям, насажать несмываемых пятен, обкончать со всех сторон дорогую обивку — плевать, ничто материальное, бренное не имеет значения, кроме двух раскаленных, тающих, жаждущих тел.
— Ты мой… только мой мальчик… — задыхаясь от страсти, шепчет Соломон, укладывая Эрнеста навзничь и нависая над ним, так что возбужденный член почти касается подбородка любовника, но уклоняется от попытки захвата ртом:
— Нет.
Эрнест громко стонет и снова изрыгает проклятия, вперемешку с самыми нежными просьбами и признаниями в любви — эта смесь окончательно сводит Соломона с ума — но не протестует действиями, полностью открывается телом, заранее доверяя избраннику ключи от своего наслаждения.
Небольшая передышка разумна: она позволяет возбуждению немного отхлынуть и вытерпеть, не кончая, пока Кадош окончательно освобождает себя и любовника от оставшейся одежды. Чуткие руки, немного шершавые, но до странности нежные, гладят Эрнеста по бокам, по животу, подмышкам, легонько задевают соски и скользят вниз, к раздвинутым бедрам, в ложбинку между крепкими ягодицами, где уже так горячо и влажно, что Соломон едва удерживается от искушения вогнать туда член сразу и на всю длину, без подготовки… хотя его мальчик явно на это напрашивается.
— Ты… ты… проклятый иудей, что ты со мной творишь?! — выдыхает художник прямо в губы избранника и тянется к нему, как виноградная лоза к утреннему солнцу.
Вопрос не требует ответа, но игра словами, не только возвышенными, но и грязными, площадными, нравится им обоим, вплетая в райские ароматы роз и азалий земные острые запахи пота и семени, а в куртуазную серенаду трубадура — скрип кровати, треск простыней и животные предоргазменные стоны.
— Собираюсь выебать иудейским хуем прекрасный гойский зад.
Соломон смотрит свирепо и говорит серьезно, прикидываясь чудовищем или драконом, но Эрнест судорожно смеется, глаза его влажнеют, и он становится еще красивее, когда уточняет:
— Ты кончишь прямо в него? Обещаешь? Ммммм, давай уже, хватит болтовни, я хочу все до капли!
Неистово предаваясь любви, он и сам не знает, как прекрасен, как желанен — неподвластный возрасту сказочный молодой король, чернобровый и белокожий, с сияющими глазами цвета весеннего леса, стройный и гибкий, как балетный танцовщик, опутанный гривой роскошных темных волос, как индейский вождь…это сходство подчеркивает причудливая сложная татуировка, змеящаяся по левому плечу, от тонкой ключицы — к своду груди.
Созерцание красоты любовника, упоение живым теплом и запахом его тела, восхитительным спелым вкусом губ и нёба, и взмокшего живота, и открытого навершия, и самого потаенного места, куда Соломон попеременно и все глубже проникает то
