Когда поцелуй все же пришлось прервать — пока они, забыв про гостя и ужин, не начали срывать друг с друга одежду и не повалились на диван, чтобы предаться пылкой любви — Эрнест кое-как справился с сердцебиением (с нарастающей эрекцией уже ничего было не сделать, только перетерпеть) и жалобно сказал:
— Я не ревную, я просто голоден… а твой Кампана наверняка не явится вовремя.
— Ты плохо знаешь Юбера. Он пунктуальный человек, ну, а к моей баранине по-мароккански не опоздает ни за что.
В подтверждение этих слов раздался мелодичный звонок домофона.
Кампана не удивился, когда вместо Соломона дверь ему открыл месье Верней — внутренне он успел подготовиться, что сегодня ему предстоит не просто ужин со старым приятелем, а участие в семейной трапезе «голубков».
Эта часть жизни Кадоша обычно оставалась в тени — доктор не делал особой тайны из своих любовных предпочтений, но и не выставлял напоказ. Поведение его всегда было безукоризненно мужским, без примеси слащавой манерности, вкусы и мировоззрение во многом сходились со вкусами и мировоззрением Кампаны, и Юбер был особенно благодарен Соломону за такт, с которым тот оберегал их общение от щекотливых нюансов.
Они знали друг друга двадцать лет и больше пятнадцати — близко дружили. За это время сознание Кампаны словно раздвоилось: бывший военный, комиссар полиции и «формальный» католик терпеть не мог гомосексуалистов, но был готов разбить морду любому, кто посмел бы в его присутствии неуважительно отозваться о Кадоше, не говоря уж о том, чтобы оскорбить по-настоящему или нанести вред репутации или персоне доктора. Исаака он изначально любил меньше, в том числе из-за несерьезной профессии, но в конце концов научился принимать как брата Соломона, а зауважал — после трагической истории с мальчишкой Дельмасом.
Когда Юберу пришлось заниматься делом «Черного танцора», для него стало настоящим откровением, что между мужчинами возможно любовное чувство такой необычайной силы, чистоты и глубины… Безвременную смерть обоих он втайне считал мученичеством, в самом что ни на есть христианском смысле. Но это переживание так тревожило и уводило мысли в такие дебри, что Кампана запрятал его в самый дальний уголок души и старался лишний раз туда не заглядывать.
Однако же заглянуть пришлось, потому что Соломон, за два года до пятидесятилетнего юбилея, умудрился-таки встретить любовь всей жизни в лице эпатажного художника почти на десять лет моложе, и этот красавчик (а парень в самом деле был чертовски красив, не отнять) тут же со всей дури впутался в липкую, страшную и дурно пахнущую историю, с явно криминальным оттенком… Ну и как тут было обойтись без Кампаны? Ясное дело, никак.
…В ответ на вежливое и даже довольно сердечное приветствие художника, Юбер осклабился- по его понятиям, натянул на лицо самую приятную и галантную улыбку — и, стараясь не слишком сжимать свои корявые пальцы, пожал изящную руку Вернея. В конце концов, перед ним была «дама”(10) Соломона, пусть и немного вздорная, но дьявольски красивая. Если уж комиссар Кампана, человек невпечатлительный и равнодушный к мужским шалостям, дважды отметил особенную внешность месье Вернея, он с легкостью мог представить, как затрясся от вожделения Тартюф из католического колледжа, более известный под именем Густава Райха…
«Тьфу, вот повезло мне с подозреваемым… Я бы лучше согласился месяц работать землекопом на кладбище, чем копаться в гнусных делишках этого пройдохи, неудавшегося попа, с такой благостной физиономией, что только и ждешь какой-нибудь гадости».
Наблюдения и размышления не помешали ему вслед за Эрнестом пройти в гостиную. Здесь он по-свойски расцеловался с Соломоном, как велел обычай — четырехкратно (11), перехватив при этом свирепый взгляд художника, что его весьма позабавило («Ого, а парень-то ревнив, как корсиканец!»), бурно восхитился одуряющими запахами баранины с пряными травами, приготовленной в тажине по всем правилам, и кускуса с овощами, и важно уселся за столом на отведенное ему почетное место.
Ужинали они долго и со вкусом, по-очереди отдавая должное закускам, горячему, сыру и десерту — который Соломон поставил в духовку всего на двадцать минут, но их хватило, чтобы превратить разлитое по формам тесто в настоящий шедевр из тонкого воздушного бисквита снаружи и нежнейшего густого шоколадного крема внутри.
Отменное вино, собравшее в своем букете пряные ароматы цветущего юга, с насыщенным и зрелым вкусом, сопровождало трапезу как музыкальный аккомпанемент, а в завершение Кадош подал кофе по-арабски, из лучшего сорта йеменского мокко, коньяк и кубинские сигариллы.
Кампана с видом ценителя отпил кофе из тонкой чашечки японского фарфора, пригубил коньяк (конечно, это был наиболее предпочитаемый им «Наполеон» Курвуазье), раскурил сигариллу и, полностью удовлетворенный, откинулся на спинку удобного стула, не забыв отдать долг благодарности хозяину дома:
— Забери меня чума, Соломон, но ты — бог гостеприимства и верховный жрец в храме Чревоугодия!
— Не буду спорить, — не моргнув глазом, ответил Кадош. — И поскольку мне в очередной раз удалось усладить твой прожорливый рот и доверху наполнить требовательный живот изысканными яствами, настал момент потребовать приношений на мой гастрономический алтарь…
Эрнест, понимая правила игры, благоразумно молчал, но ждал ответа комиссара с напряженным вниманием. Если Кампана сумел встретиться с Райхом, то наверняка раздобыл какие-то ценные сведения, способные пролить свет на происшествие, едва не стоившее ему жизни — и убившее несчастную Ирму…
На всем протяжении ужина не было сказано ни одного слова относительно причины, собравшей за одним столом художника, врача и полицейского; зато Верней получил возможность убедиться в справедливости суждений Соломона насчет Кампаны. Комиссар, несмотря на грубоватые манеры, проявил себя интересным и умным человеком, эрудитом, много поездившим и повидавшим, способным и метко шутить, и понимать чужие шутки, и заразительно смеяться… Да и дело, которым занимался, он любил и превосходно знал, в уголовном праве и процедурах следствия разбирался не хуже, чем Соломон в медицине, а Эрнест — в искусстве. Сев на хвост подозреваемому, Кампана шел по следу, как охотничий пес, раскапывал улики, находил доказательства вины или, наоборот, полной невиновности, и главной наградой после раскрытого дела было само раскрытое дело — как очередной трофей для охотника.
Теперь Эрнест намного лучше понимал, на чем зиждется дружба Кадоша и Кампаны, завязавшаяся много лет назад в Северной Африке, где Соломон некоторое время работал в миссии «Врачей без границ», а Кампана служил во Французском легионе. С виду они были очень разными, но их объединяло презрение к смерти, жадный интерес к жизни во всех ее проявлениях, и любовь к тайнам и приключениям…
Юбер еще немного поломался, потянул время, как ведущий на Каннском фестивале, уже вскрывший конверт с именем лауреата, но продолжающий дразнить зал, откладывая и откладывая оглашение, но наконец, с притворно-недовольным видом, как будто его принудили, достал из кармана пиджака диктофон. Поставил
