— А кто вызывал такси? Вы?
— Нет, миссис Шеннон.
— Хорошо. Ваш секретарь — это тот молодой человек, который меня встретил около подъезда?
— Он самый, господин комиссар.
— Вы не будете возражать, если я переговорю и с ним, после завершения нашей беседы.
— Никоим образом не возражаю, господин комиссар. Но он не скажет вам ничего нового.
— Предоставьте мне об этом судить, месье Райх.
— Простите.
— Последний вопрос, и на сегодня закончим. Вы подтверждаете и настаиваете, что не давали Эрнесту Вернею никаких сильнодействующих препаратов, наркотиков, ядов, алкоголя… чего-либо еще, способного нанести вред здоровью?
— Подтверждаю и настаиваю. Ничего, кроме безалкогольного глинтвейна, этот напиток еще называют глегги, господин комиссар.
— Я запомню. — было слышно, как Кампана захлопывает блокнот для записей. — Благодарю за уделенное время, месье Райх.
— Всегда рад помочь французской полиции, господин комиссар.
Запись, щелкнув, остановилась. Кампана убрал диктофон в карман и высказал собственное резюме:
— Вот так вот, друзья. Густав Райх — стреляный воробей, его не поймаешь запросто в ловушку наводящих вопросов.
Соломон затушил в пепельнице окурок и скрестил руки на груди; он выглядел мрачным и сосредоточенным, но голос звучал спокойно, не выдавая внутреннего напряжения:
— Забавно, что его манера лгать, переворачивая ситуацию с ног на голову, и выдавать белое за черное, а черное — за белое, не изменилась за десять лет.
— Забавно? .- вскинулся Эрнест, еще в середине записи сбежавший из-за стола на диван, чтобы спрятать в тени лицо, пылающее от гнева и стыда. — Что, блядь, в этом забавного?.. Да он чертов гений, месье Райх, актер высшей пробы, мастер перевоплощения, херов Лоуренс Оливье! Он так живо расписывал, как я нажрался какой-то дряни до сердечного приступа, а после обосрал такси, что я, блядь, сам готов в это поверить!
Он схватил диванную подушку и с силой запустил в стену — она попала в книжную полку и обрушила на пол несколько журналов и медицинский справочник. Кадош встал, плеснул в бокал немного коньяка, подошел к Эрнесту и протянул ему терапевтическую дозу:
— Выпей, полегчает.
Эрнест, не ломаясь, взял бокал и выпил благородный напиток залпом, как простецкую водку.
Кампана выждал немного, давая буре улечься, и негромко, но отчетливо проговорил:
— Да, запись неприятная, как я и предупреждал. Но это еще не все, парни.
Он извлек из внутреннего кармана пачку сложенных листов, развернул их, разгладил и положил на стол.
Присмотревшись, Соломон узнал ксерокопии полицейских материалов, фотографий и газетных вырезок, по виду довольно старых, и побледнел, когда понял, что это такое. Эрнест заметил, как напряглись спина и плечи любовника, сейчас же покинул свое убежище и тоже подошел к столу:
— Что за документы, месье Капана? Зачем вы их принесли? Они как-то связаны с Райхом?
— Связаны, и довольно необычным образом, потому что все эти бумажки — не что иное, как досье на некоего доктора Соломона Кадоша, весьма оперативно и ловко собранное кем-то из моих коллег, подвизающихся на ниве частной детективной деятельности… подозреваю, что месье Лораном.
— Досье на Соломона? Но кто… зачем?.. — Эрнест потер виски, боясь, что у него сейчас взорвется голова.
— А вот это самое интересное, месье Верней. Я нашел это досье в личных вещах миссис Шеннон, когда осматривал их, согласно процедуре. И здесь, кроме старых фотографий и газетных вырезок, касающихся «дела Черного танцора», в котором Соломон принимал участие, как брат основного подозреваемого и как свидетель защиты, немало пометок, сделанных рукой миссис Шеннон. Пометки эти касаются отчасти Соломона, отчасти вас, месье Верней, но больше всего — герра Густава Райха.
— И что это доказывает, комиссар? — уважительно поинтересовался художник; от его недавней бравады не осталось и следа.
— Это доказывает, что Ирма куда больше интересовалась Райхом, чем мной… — задумчиво прошептал Кадош. — Но почему?
Кампана согласно кивнул:
— Да, почему? А потому, что рассчитывала — по причине, которая мне пока непонятна — на содействие Райха в нелегком деле возвращения вас, месье Верней, в лоно католической морали и на супружеское ложе, которое считала своим по праву. А значит, Райх лгал и о мотивах ее визита к нему, и о сопутствующих обстоятельствах. Следовательно, мог лгать и обо всем остальном. Возникает вопрос — зачем, что он скрывает? И если вы, месье Верней, говорите правду, в то время как Густав лжет, «дело о Нотр-Дамской химере» принимает очень, очень интересный оборот. Пожалуй, я его беру.
продолжение следует
Комментарий к Глава 18. Дело о Нотр-Дамской химере1 Бэквудс” – дорогая марка американских сигарет, завоевавшая популярность в середине 70-х годов 20 века
2 Ergo -следовательно (лат)
3 Мое сердце; Спасибо, мой любимый (нем.)
4 Как прикажете, мой господин
5 Симптомы смерти от острой сердечной недостаточности; но так умереть от снотворного можно, только если очень сильно повезет; Соломон намеренно смягчает реальную картину.
6 Вариант кекса из шоколадного бисквита, с жидкой шоколадной серединой.
7 Рамекин – особая форма для выпечки
8 Красное сухое вино очень высокого класса из региона Бордо
9 Гран крю – виноградник со сложившейся репутацией
10 “Девка”, “дама” – это восприятие Кампаны, находящегося в плену стереотипов о гомосексуальных парах.
11 Французы обязательно целуются при встрече с друзьями – 4-х или даже 5-ти кратно.
12 Консервативная католическая газета
И немного визуализаций:
1. Квартира Соломона:
https://b.radikal.ru/b09/1807/10/e8593e1d8ba7.jpg
2. Комиссар Юбер Кампана:
https://c.radikal.ru/c15/1807/81/ae91cfde543d.jpg
3. Соломон слушает Кампану:
https://d.radikal.ru/d07/1807/e8/ded43fca296a.jpg
====== Глава 19. Прерванная серенада ======
Приди, возлюбленный мой,
выйдем в поле, побудем в селах.
Песнь Песней
Два друга, две любви владеют мной.
Вильям Шекспир
— Добро пожаловать в клуб отвергнутых Соломоном Кадошем… — сказала Мирей, потягиваясь, как кошка, на прохладных кипельно-белых простынях. — Но не думаю, дорогой Жан, что ему есть хоть какое-то дело до нашей половой жизни. Зато Сесиль нас с тобой четвертует, или подмешает в кофе бациллы бубонной чумы, если узнает, как мы тут развлекаемся, среди керамики и азалий, пока она, бедняжка, торчит на конгрессе в Лозанне.
— Мирей, хватит. Мы же заранее договаривались — когда мы здесь, не упоминать ни о Сесиль, ни о Соломоне, ни о работе, и вообще делать вид, что мы совсем другие люди.
— Ой, не будь занудой, Жанно. Ты такой смешной, когда пытаешься меня воспитывать. Мы сняли эту виллу, чтобы делать то, что хочется, помнишь?
— Помню.
— Тогда вернись в постель и давай сделаем это еще раз… Ты так сексуально смотришься без всего и в лучах закатного солнца…
Мирей снова потянулась и приглашающе раздвинула ноги, демонстрируя любовнику темную расщелину, прикрытую медно-золотистой растительностью, но Жан не смотрел на нее. Он стоял возле окна, абсолютно голый, и, держа в одной руке бокал с шампанским, а в другой — сигарету, созерцал прекрасный ухоженный сад: розарий и клумбы, сплошь засаженные лилиями, гортензиями и азалиями, рокады и альпийские горки, перголы, увитые клематисами и плетистыми розами, буйно разросшиеся кусты жасмина, ухоженные миртовые и апельсиновые деревья, и еще какие-то неизвестные экзотические растения… Владелец виллы,
