— Дерррьмо! Дерррьмо! — топчась на плече у Лиса, со смаком повторил попугай, громадный красно-синий жако (2), за время их общения выучивший немало образчиков театрального жаргона и обсценной лексики.
— Я приеду. Мы скоро приедем, обещаю, — вот и все, что сказал Сид, прежде чем попрощаться и разъединить связь.
— Дерррьмо! — повторил попугай, осуждающе глядя на телефон, и попробовал грызть трубку, все еще прижатую к уху Исаака.
— И не говори… — кладя ее на рычаг, вздохнул Лис. Значит, опять ожидание, долгие пустые дни, вечера с видеофильмами и разговоры с фон Витцем, напоминающие вечер воспоминаний в доме престарелых.
Соломон же, обезумев от любви, полностью потеряв голову, наплевав с высокой колокольни на семейные обязанности, продолжит прыгать через обручи, как дрессированный лев, все выше и выше, служа избранному господину, ластясь и угождая тому единственному, кто мог насытить терзающий его голод…
Представляя все это в самых ярких красках, Исаак бесился и ревновал, хотя и дал себе слово безропотно и с уважением принять выбор брата, как Соломон много лет назад принял Ксавье…
«Но разве Эрнест — это Ксавье?» — шептала ревность и снова кусала за сердце, глубоко впрыскивала горький яд. — «Как их вообще можно сравнивать, моего бедного ангела, чистого, как альпийский ручей, надежного, как хлеб, нежного, как первоцвет, и полубезумного капризного принца, с глазами зелеными, как абсент, равно избалованного мужским и женским вниманием, не имеющего понятия о верности?..»
Конечно, Соломон не описывал своего любовника подобным образом, в стиле стихов Шарля Бодлера; он говорил о нем совсем иное и утверждал, что Лис и принц с Монмартра непременно полюбят друг друга, когда познакомятся поближе, и что они очень похожи — в чем-то важном и главном…
Исаак не желал с этим соглашаться; готовность сделать брату приятное разбивалась о злую и горькую мысль, что Соломон наконец-то предъявил ему счет за все прежние благодеяния, и требует искупительной жертвы, не считаясь с тем, что Лису она не по нраву и не по силам.
Витц не разделял сумрачного настроя близнеца — по крайней мере, не подавал виду, что разделяет — и всякий раз, когда Исаак пытался делиться с ним ревнивыми опасениями или спрашивать совета, ворчливо просил прекратить разыгрывать королеву драмы и выдумывать всякую херню на пустом месте. Самого Витца куда больше волновала необходимость время от времени предъявлять миру двойника доктора Кадоша, и он каждый раз молился неведомым богам, чтобы Исааку не изменило ни терпение, ни самообладание, ни актерский талант…
Пока все шло хорошо, братья были на высоте: Исаак убедительно справлялся со своей ролью, и Соломон ни разу не допустил прокола, показавшись на людях в компании двойника, но риск случайного раскрытия тайны нельзя было сбрасывать со счетов. История с Дювалем, вломившимся туда, где его не ждали, это убедительно доказала, хотя, к счастью, и не причинила вреда.
Нескромное любопытство доктора Жана вроде бы даже пошло на пользу общему делу. Пусть заинтересованные лица считают, что Кадош никуда не уезжал с Ривьеры, просто до поры до времени отсиживается в Валлорисе, избегая ненужных контактов с соседями и досужими сплетниками, и готовит нападение из засады. Пусть адвокат Дюрок вместе с нотариусом наводят тень на плетень, распуская нужные слухи, пусть Райх и мутные личности из фонда «Возрождение», истинные вдохновители имущественной склоки вокруг завещания Шаффхаузена, нервничают, гадая, что за наполеоновские планы по захвату мира строятся за каменными стенами виллы с идиллическим названием «Ангельский виноградник» (Le Clos dez Anges). (3)
До официального возвращения Соломона в кресло управляющего и главного врача, фон Витц оставался единственным распорядителем и уполномоченным посредником в любых делах клиники, и это устраивало всех.
Но существовало два скрытых обстоятельства, изрядно путавших карты и способных привести к непредсказуемым последствиям. Первое касалось Жана Дюваля и его внезапной истерической влюбленности в Исаака (в то время как Дюваль был уверен, что объектом его страсти является Соломон).
Вторым обстоятельством был сам Исаак. Он возжаждал свободы и приключений с тех самых пор, как окончательно вынырнул из тьмы душевного недуга. Желание Лиса перестать жить в тени брата, обрести заново собственный свет, становилось все больше, все непреодолимее, а ревнивая тоска делала его упрямым и непокорным. У Витца же в отсутствие Соломона были связаны руки.
…После очередного звонка в Париж с отчетом о новостях и обсуждения длинного списка насущных вопросов, он особенно остро почувствовал, что ни с чем не справляется в одиночку, и, как следует обругав друга, снова потребовал от него немедленно вернуться на боевой пост:
— Черт тебя побери, Соломон, что ты творишь, хренов Ромео?! Я не планировал становиться твоим наместником в глухой провинции, пока ты прохлаждаешься в столице с новым фаворитом!
— Я не прохлаждаюсь. Мои дни заняты с утра до вечера, так же, как и твои.
— Да? И какими же делами?
— Исключительно важными, в том числе и для нашей клиники. Это не телефонный разговор, но обещаю, что все расскажу тебе при личной встрече. Ты не будешь разочарован.
— Вот поэтому я и хочу знать, когда эта долбанная встреча состоится! — заорал Витц; он понимал, что Соломон говорит правду, чувствовал, что в Париже произошло — и происходит — нечто необычайное, разрывался от любопытства — и от этого еще больше выходил из себя….
Но Кадош так и не сказал ничего определенного, лишь кротко попросил подождать еще несколько дней, может быть — неделю.
Исаак вышел за ворота виллы в восемь вечера, чтобы неспешно прогуляться до «Виноградника Козетты» (4), своего любимого ресторана в Валлорисе, где он традиционно ужинал по вторникам и пятницам, в одиночестве (чаще) или в компании фон Витца (реже).
Сегодня была пятница, день визитов, но есть предстояло в одиночку, поскольку старый пройдоха обломал его с посещением и укатил в Ниццу, под предлогом какой-то важной приватной встречи.
— Приеду к тебе в субботу после обеда, — виновато рыкнул Фриц в телефонную трубку, предвосхищая неизбежное «и ты, Брут» — Сыграем партию в теннис, поплаваем в бассейне и обсудим дела… Я привезу кое-что интересное, насчет твоей поездки в Торонто. Думаю, что тебе понравится.
— Смотри, чтобы твои дела и новости не протухли до субботы, — строго сказал Исаак, изображая Соломона, поскольку разделял паранойю брата насчет прослушки телефонов в клинике, а именно оттуда Витц и звонил. — И не забудь привезти из Ниццы лавандовый мёд.
Фриц по-козлиному хихикнул:
— Могу и еще что-нибудь захватить, если хочешь… Или кого-нибудь.
«Блядь! Да он просто издевается!»
Само собой, он хотел как следует потрахаться, но только Соломон обладал привилегией (и возможностями) устраивать для брата особые вечеринки с одалисками, из числа проверенных и очень не дешёвых девиц.
— Спасибо, но нет. То, что я хочу, ты все равно не отыщешь, а
