Витц хмыкнул, пробормотал на немецком нечто похожее на «зажрались», и попрощался, не забыв прибавить:
— Будь осторожен. Валлорис — городок тихий, но в нынешних обстоятельствах я и ему не особенно доверяю.
— Да, в Париже намного безопаснее, — съязвил Исаак. — Жду-не дождусь, когда снова отправлюсь гулять по Елисейским полям…
— Если будешь баловаться, попадешь на эти самые поля гораздо раньше, чем предполагаешь. Но я верю в примат рационального начала над первозданным хаосом в тебе, мой дорогой Кадош.
Намеки Витца были более чем прозрачными, предостережения — здравыми, однако он-то ехал развлекаться в Ниццу и ничем не рисковал.
Но и сам Исаак не собирался отменять традиционную пятничную прогулку. Вылазки с территории виллы на ближние или дальние дистанции, казались ему не менее волнующими и желанными, чем самоволка для новобранца или свидание на испанский манер для безумно влюбленного. Удобный, просторный дом, окруженный прекрасным ухоженным садом, с площадкой для тенниса и огромным бассейном давно стал для него комфортабельной тюрьмой. Глиняной бутылью, где, под оттиском Соломоновой печати, томится в заключении джинн.
Он терпеливо переносил вынужденное затворничество, понимая его причины, но временами позволял себе малодушно пожалеть, что выжил после смерти Ксавье, и мысленно укорял Шаффхаузена, вернувшего ему рассудок и пробудившего душу от оцепенения, в котором не было ни радости, ни боли, ни жажды бытия…
И все-таки, несмотря на огорчение, вызванное отсутствием брата или хотя бы фон Витца, Исаак чувствовал: сегодняшняя прогулка обещала нечто большее, чем ужин вне опостылевших стен — она обещала приключение.
…Исаак медленно шел по узкой каменной улице, ведущей вверх, к центру города, между шершавых стен цвета сдобного и шоколадного печенья, зеленых и голубых ставен, шпалер, увитых темно-зеленым плющом с глянцевыми листьями и гроздьями цветов- красных, розовых, синих, белоснежных, наполняющих воздух нежным и сладким ароматом.
Валлорис напоминал ему волшебную терракотовую шкатулку, вылепленную и расписанную руками доброго великана и поставленную им между голубой чашей залива и неровной грядою сиреневых гор.
Внутри шкатулки жили игрушечные человечки: ремесленники, гончары, цветоводы, художники и музыканты. Он был танцором, с музыкой, текущей в крови, и живущим в ногах демоном ритма, потому и попал сюда, в этот придуманный мир южной сказки, стал пленником шкатулки, пополнил армию игрушечных человечков, влился в их размеренную, благостную, небогатую событиями жизнь.
Правда, танцевать ему приходилось не так уж часто, и совсем не так, как хотелось… Дома на него смотрели только попугаи да старушка Ребекка, а на людях он был не Исааком, а респектабельным доктором Соломоном Кадошем, и все, на что он мог рассчитывать в этом образе — спокойный и чинный медленный танец, танго или фокстрот с какой-нибудь туристкой бальзаковских лет на веранде ресторана…
По-настоящему оторваться удавалось только в Ницце, в тщательно отобранном и одобренном ночном клубе, куда они с Витцем в глубокой тайне выбирались примерно раз в месяц, а то и реже, на спортивной машине или вдвоем на одном мотоцикле, и старательно изображали безбашенных немецких туристов. Но старина Витц, как ни храбрился, все-таки уставал от подобных эскапад — возраст сказывался, вкупе с «дурным влиянием» благоразумного Соломона — и очередной совместный выезд в Ниццу до последнего откладывался им или переносился, под разными предлогами, вот как сегодня.
Преследователя Исаак заметил не сразу — слишком глубоко ушел в собственные мысли, мечты, бездумное любование волшебными красками ярчайшего заката, и дошагал до полпути, до площади с платанами и красной керамической скульптурой, восседающей на постаменте, подобно гневному божеству, прежде чем обратил внимание на мужчину, тенью следующего за ним.
На нем были джинсы, сандалии, легкая и широкая летняя рубашка в дурацких серебристых цветочках и дорогая шляпа-канотье, изрядно диссонировавшая с остальным нарядом. Огромные темные очки наполовину закрывали лицо.
Он не дышал в затылок, держался на почтительном расстоянии, метрах в пятидесяти позади, и в принципе мог бы сойти за обыкновенного туриста, любителя Пикассо и керамики, бродящего в поисках ресторана или вечерних развлечений. Но нет — тип в канотье совершенно точно шел за Исааком, останавливался, когда тот останавливался, и возобновлял движение вместе с ним, поворачивал на те же улицы.
«Преследование» могло быть игрой воображения, чистой случайностью, совпадением, но паранойя взметнулась мутной волной и ударила в грудь, так что сердце Исаака пропустило удар, а в голове мелькнуло:
«Блядь, вот прицепился… Кто ты такой, твою мать?»
Именно это ему и предстояло выяснить в самое ближайшее время.
Исаак снова остановился, закуривая; он планировал подпустить преследователя поближе и рассмотреть получше, но мужчина как будто угадал его намерение и тоже замер, прячась за стволом платана. Прятался он, впрочем, не настолько тщательно, чтобы полностью укрыться от внимательного и цепкого взгляда.
В молодости, во время расцвета своей карьеры танцовщика труппы «Лидо», Исаак Кадош неоднократно становился объектом навязчивого внимания особенно ретивых поклонников, которые игнорировали понятие «частная жизнь» и не понимали слова «нет». Для этого явления, как авторитетно пояснял ему Сид, существовало специальное название: сталкинг, который, в зависимости от степени проявления и обстоятельств, мог закончиться либо лечением преследователя у психиатра, либо судом, либо тем и другим.
Лиса больше интересовало, как может отразиться нынешний сталкинг на нем самом, и не зря: одна особенно яркая встреча с ценителем его таланта (и обожателем фантастически длинных ног) закончилась ударом ножа в бок, по счастью, не причинившим серьезного вреда, но оставившем на память уродливый шрам — странную метку искаженной любви.
Сид, правда, не оценил поэтической стороны инцидента, и до прибытия полиции на место происшествия так отметелил незадачливого «кабальеро с навахой», что сломал ему руку (ту самую, что посмела коснуться брата острым лезвием), несколько ребер и выбил пару зубов… Инспектору Кампане пришлось изрядно постараться, чтобы подправить полицейский протокол и переговорить с кем надо, чтобы доктора Кадоша не привлекли к ответственности за нанесение телесных повреждений.
История с ранением промелькнула в памяти, пока Исаак неспешно пускал сигаретный дым и, глазея по сторонам, делал вид, что прогуливается туда-сюда по маленькой площади. На самом деле он постепенно сужал траекторию и все ближе подбирался к платану, выбранному нынешним сталкером в качестве укрытия. Это напоминало детскую игру в прятки, когда нельзя показать, что ты обнаружил приятеля в тайнике, чтобы он не сбежал и не «выручился». Глупо и беспечно, с учетом всех обстоятельств, но адреналин закипал в крови, а в виски стучалось:
«Вот оно, твое приключение, протяни руку и возьми…»
Преследователь был полным дилетантом в организации слежки, наверное, редко смотрел детективы, и благополучно прохлопал момент, когда Исаак неожиданно поменял направление, сделал несколько стремительных шагов и оказался у него за спиной… Теперь он мог как следует разглядеть «типа в канотье», вблизи и на свету.
— Добрый вечер, доктор
