«Как, черт возьми, ты узнал, что я здесь, проклятая липучка?»
Исаак даже разозлился на себя, что сходу не смог решить такую простую загадку: ну конечно, кто еще мог таскаться за ним по пятам, как не странноватый психиатр, пытающийся лечить гомосексуальность у других, но не способный помочь с этим самому себе, поскольку одержим мужскими половыми членами? Вторая волна гнева касалась брата, развлекавшегося в Париже, как ни в чем не бывало, пока он здесь в одиночку должен разыгрывать целый маскарад перед сбрендившим Дювалем…
Жан едва не подпрыгнул на месте, когда твердая рука коснулась его плеча, и голос Соломона Кадоша, полный нескрываемого сарказма, прозвучал громом среди ясного неба. Он предполагал, что его рано или поздно разоблачат, но не ожидал, что так скоро.
— Д-добрый вечер, месье Кадош… Я т-тут…
— Вижу, что вы тут. Но зачем вы идете за мной? У вас опять срочное дело?
— Н-нет… то есть… да.
Дюваль сам не знал, с какой целью увязался за Кадошем, увидев из окна в бинокль, как тот выходит из ворот виллы, и плелся за ним, как бездомный пес за мясником — ведь ясно же, что вместо лакомой подачки получишь пинок или камень… Но Жан не мог больше терпеть чудовищную неопределённость своего положения. Он вообще больше не мог терпеть — серой заурядности прежней «благополучной и нормальной жизни», несчастного брака, притворства на каждом шагу, постоянной неудовлетворённости, физической и душевной, беспокойства о деньгах и статусе, и… цеплялся за Соломона Кадоша как за последний шанс на перемены. Неважно, какими они будут, счастливыми или ужасными, спасут ли его или похоронят, главное, чтобы эти перемены произошли. Клетку, в которую он оказался пойман много лет назад, нужно было или открыть изнутри, или взломать снаружи, или расплющить под прессом вместе с узником.
…Кадош задал ему прямой вопрос, он смотрел на Жана своими насмешливыми глазами цвета темного мёда, ждал ответа, а у Дюваля, как всегда в его присутствии, язык прилип к нёбу, и горло пересохло, как земля в сильную жару…
Да и что он мог ответить? Не выкладывать же все, как есть, начиная с похода в гей-клуб после полученной от Соломона отповеди и краха надежды на взаимность, до тяжкого похмелья наутро, попытки покаяться — и ссоры с отцом Бушаром прямо в исповедальне… Не рассказывать же о безумной идее устроить слежку за Витцем, который в конце концов и привел его в Валлорис, к вилле «Ангельский виноградник», где женевские «заговорщики и узурпаторы» организовали свой штаб и укрепленный форт на Ривьере. Не мог же он, в самом деле, признаться, что после этого открытия снова поехал в Ниццу, в тот же гей-клуб, и снова встретился с Карло, с которым они напились, как свиньи, а после трахались, как обезьяны — и, кончая с членом во рту, он никак не мог решить, разводиться ли ему после этого с женой, попробовать на себе репаративную терапию — или утопиться в море?
Жан не мог задать эти вопросы ни Шаффхаузену, потому что прежнего патрона не было в живых, ни Кадошу, потому что новому патрону была совершенно безразлична его судьба, ни жене, потому что Сесиль, как ни крути, не заслужила подобного… но он все-таки нашел себе исповедника, точнее, исповедницу, в лице прекрасной Мирей Бокаж.
Сперва они встретились в том же самом ресторанчике, рядом с «Галереей Лафайет», где она впервые обедала с Кадошем, выпили, разговорились, еще выпили, начали открывать друг другу душу, и в конце концов поехали вместе в ближайший отель.
В номере они снова разговаривали, пили шампанское, тянулись друг к другу руками и губами, утешая, зажимались и тискались сперва на диване, как подростки, а после — почти голыми на кровати, но в самый ответственный момент у Дюваля упал член… и он попросту сбежал от такого позора.
На следующий день Мирей сама пришла с бутылкой шампанского «навестить Сесиль», прекрасно зная, что Сесиль уехала в Лозанну, удачно застала Жана одного и — так уж получилось — прямо в гостиной сделала мужа лучшей подруги своим любовником.
Дюваль вспоминал все это, пока, уткнувшись глазами в землю, стоял перед Кадошем дурак дураком и мучительно краснел под его острым и пристальным взглядом… нет, он не мог ни в чем признаться, не мог сказать даже полуправду — что приехал сюда ради встречи с любовницей. На связь с Мирей он пошел не ради секса, чтобы сохранить обрывки репутации «нормального мужчины», а только ради формального повода снять дом в Валлорисе, по соседству с виллой, где, на манер Ахилла, Соломон Кадош скрывался от своих завистников и недоброжелателей, зарящихся на законную добычу…
— Какое же у вас ко мне дело, месье Дюваль? — спросил Исаак после довольно длительной паузы, в точности подражая терпеливому и доброжелательному тону Соломона — так врач мог бы спрашивать робкого пациента, что именно его беспокоит.
— Позвольте заметить, что в данное время я не исполняю своих профессиональных обязанностей, меня замещает доктор фон Витц. Вы могли бы обратиться к нему фактически с любым вопросом.
— Не с любым, — выдохнул Жан и, набравшись храбрости, посмотрел прямо в глаза Кадошу. — Нет, не с любым, и вы прекрасно об этом знаете… месье. И дело мое слишком личное, чтобы обсуждать его с кем-то, помимо вас, и даже в стенах клиники. Я нарочно приехал сюда, за вами, хоть вы и скрываетесь ото всех, чтобы поговорить без лишних свидетелей.
Исаак слегка склонил голову набок и проговорил очень медленно, тщательно подбирая слова:
— Мне казалось, месье Дюваль, что это личное дело между нами уже вполне разъяснено и закрыто. Что вы, месье Дюваль, все поняли и уяснили. В любом случае мне нечего добавить к тому, что я уже сказал по этому поводу. Вы напрасно утруждались…
— Вы меня действительно не поняли, Соломон! — воскликнул Дюваль в отчаянии, судорожно придумывая, что бы такое сказать, чем зацепить ускользающее внимание Кадоша, чем хоть как-то разрешить мучительную неловкость своего положения — и для начала просто схватил этого непостижимого, упрямого еврея за тонкое мускулистое запястье:
— Я… приехал… я хочу поговорить совсем о другом! Не о нас с вами!
— О чем же тогда? — сухо спросил Кадош, без малейшего колебания высвободил руку из захвата, оглянулся по сторонам и добавил:
— Едва ли нам стоит продолжать посреди улицы… если я правильно вас понял.
На секунду у Жана возникла безумная надежда, что Соломон пригласит его на свою виллу, или сам напросится в гости, но мысли Кадоша оказались куда более прагматичны и прозаичны:
— Я собирался ужинать в «Козетту». Вы там бывали? Нет? Ну что ж, сейчас у вас есть возможность исправить эту оплошность. Приглашаю вас составить мне компанию.
— О, разумеется,
