Соломон не прерывал ее размышлений, терпеливо ждал, пока она заговорит, сам же пролистывал ежедневник, делал пометки в своем расписании.
— Я хочу узнать… точнее, прояснить один важный для меня пункт в трудовом контракте, — старательно придавая голосу нотки холодной официальности, (почему и не сыграть в эту игру, если владыка настаивает?), начала Мирей, и добилась пристального взгляда Кадоша:
— Да?
— Должность заместителя главного врача, помимо должности начальника отделения репродуктологии. Когда она будет закреплена за мной официально?
Соломон отложил в сторону ежедневник и авторучку, сцепил пальцы в замок.
— Я не припомню такого пункта в вашем контракте, доктор Бокаж.
Мирей подвинулась поближе к столу, положила руки на гладкую поверхность из мербау, отзеркаливая Кадоша, сцепила пальцы в замок и цинично улыбнулась:
— Он там появился недавно. Точнее, в ночь с пятницы на субботу. Вы разве не помните, доктор? Мы его скрепили на вашей вилле, в гостиной… скрепили очень надежно, почти что кровью… и помнится, даже несколько раз. Осталась самая малость, подписать официальное назначение для меня — и одновременно уволить с должности доктора Дюваля.
Ей уже приходилось шантажировать мужчин, по разным поводам; жертвы реагировали тоже по-разному, но обычно довольно некрасиво. Одни пугались, другие сходу начинали спорить, угрожать, третьи — умолять…
Мирей мысленно поаплодировала Соломону: какие бы эмоции в нем ни вызвал ее демарш, он никак не проявил их внешне, сохранил расслабленную невозмутимость игрока в покер. У него и голос совсем не изменился, когда он спросил:
— Это все ваши требования, доктор Бокаж?
— Пока что все.
Она чуть помедлила и добавила с томностью сытой кошки, лениво поигрывающей с пойманной мышью:
— Да, я амбициозная стерва, месье Кадош, но что же поделать… Женщинам во Франции очень непросто делать карьеру.
— Понимаю. Настолько непросто, что продвижение по службе требует человеческих жертв.
Бокаж не понравилась его ирония, и она небрежно заметила:
— Дюваль не такая жирная птица, чтобы сойти за жертву. Если рассмотреть ситуацию беспристрастно, я всем нам оказываю большую услугу. Жан никому здесь не нужен, его присутствие только вредит клинике… особенно если учесть его нынешнее состояние, близкое к любовному умопомешательству.
Соломон продолжал молча смотреть на нее. Под немигающим взглядом золотисто-карих львиных глаз Мирей все больше нервничала, но рот у нее не закрывался:
— Он раньше был довольно хорошим врачом, но уже много лет занимается какой-то лженаучной ерундой, и ничего не смыслит в административной работе.
— Покойный герр Шаффхаузен едва ли согласился бы с вами. Он высоко ценил доктора Дюваля.
— Ах, оставьте!.. На самом деле Шаффхаузен держал его при себе по привычке, из чистой благотворительности. Если кто и был полезен клинке, так это его жена. Сесиль занималась всей работой, вникала во все мелочи, только на ней Дюваль и выезжал. Теперь, когда они разводятся, он совершенно бесполезен. Юридические разногласия между вами улажены, насколько я знаю, и ничто не мешает вам вышвырнуть Жана пинком под зад. Пусть проедает ренту, лечит нервы и занимается разводом…
— Вы очень внимательны к нему. И, несомненно, на многое готовы ради своей работы. Ценное качество для администратора.
Уголки губ Кадоша слегка дрогнули, но трудно было понять, прячет ли он улыбку — или гримасу раздражения.
— Так вы подпишете мое назначение? — Мирей, не ожидавшая такой легкой победы, не смогла скрыть удивления, но следующая реплика Кадоша все прояснила:
— В свое время.
— Мммммм… и когда же наступит это время?
— Я вас извещу. Полагаю, мне не нужно объяснять, что до тех пор вам следует образцово исполнять свои обязанности, и уделять особое внимание организации работы в новом отделении. Это залог вашей успешной карьеры в моей клинике.
Пообещал, ничего не пообещав, не отказал, но и не сказал «да», и еще дал ненавязчиво понять, что совместные постельные упражнения сами по себе не являются пропуском в царские покои, и не избавляют от необходимости на него работать, и работать как следует… Настоящий еврей!
Бокаж подскочила на стуле и едва не взвизгнула от злости, но вместе с тем — от восхищения перед хладнокровной силой этого человека…
«Не человек, а сфинкс!»
Он ведь не боролся, не спорил с ней, просто сумел так повернуть беседу, что очень быстро оказался сверху… Шкодливая кошка и не заметила, как ловко он подкрался, пока не оказалась схваченной за шкирку.
***
В ванной комнате Соломон быстро освободился от одежды — он уже десять раз за сегодняшний день проклял галстук, рубашку и пиджак со штанами, вместе с деловым дресс-кодом — включил воду попрохладнее и, вздыхая от облегчения, ступил под душ.
После изматывающего объяснения с несчастной мадам Дюваль, назначившей его на роль исповедника, и особенно после настойчивых домогательств Бокаж, лицемерной кривляки, воображающей себя Клеопатрой, хотелось вымыться с головы до ног. Как следует намылиться, растереться жесткой мочалкой до красноты, чтобы удалить с кожи влажные женские прикосновения и приторный запах духов.
Сложнее будет избавиться от воспоминаний о звуках обманчиво-сладкого голоса и жалящих слов… Они проникли в мозг, как ядовитый настой, влитый в ухо злосчастного датского короля, и Кадош жалел, что не может помыть голову изнутри.
Вода успокаивающе шумела, точно пела колыбельную; тугие струи приятно массировали плечи и загривок, помогая разжаться сведенным мышцам, скользили по животу и бедрам, щекотали стоящий член и головку, темную от прилива крови…
Упершись руками в кафельную стену, Соломон старался не смотреть вниз и думал о самых скучных вещах, вроде способов снижения налога на имущество, чтобы отвлечься от мучительной потребности разрядить напряжение, удовлетворив себя прямо сейчас. Особой нужды соблюдать аскезу вроде бы и не имелось: никто его не видел, никто не мог потревожить, но Соломон не хотел мастурбировать, как одуревший от гормонов подросток, не способный перетерпеть эрекцию. В конце концов, он был на работе, где стоило помнить о самодисциплине и не сдаваться без боя горячечным телесным порывам.
Обмануть собственное естество оказалось не так-то просто.
Соломон думал о делах, но видел перед собой Эрнеста. Только Эрнеста. Темноволосого зеленоглазого принца, с тонким лицом и темными чувственными губами, с гибкой шеей, изящными аристократическими руками и золотистой кожей, с запахом морского ветра, сладкого рома и вереска. Стройного и сильного, как акробат или танцовщик, длинноногого, с узкими бедрами, торсом и задницей микеланджеловского Давида. С крепким членом внушительного размера, но вылепленным не менее изящно, чем остальные части прекрасного тела…
Кадош застонал сквозь стиснутые зубы, судорожно перевел дыхание и закрыл глаза. Сердце билось глухо и сильно, постепенно разгоняя ритм, как колокол на башне. Член, горячий и тяжелый, налившийся желанием, покачивался между ногами и нетерпеливо подрагивал, настойчиво требовал внимания.
— Эрнест… о боже, Эрнест…
