«Безумие, полное безумие…» — билась в виски паническая мысль.
— Мы расскажем ему, — твердо заявил Эрнест, едва снова обрел способность говорить, и, схватив Лиса за плечи, слегка встряхнул. — Расскажем сразу же, обо всем, что произошло, что мы делали… Я не собираюсь ничего скрывать от него ни одной секунды.
— И не надо. Мне бы и в голову не пришло скрывать… тем более, что это все равно бесполезно.
— Что ты хочешь сказать?
Исаак немного растерялся, осознав, что Эрнест имеет самое общее представление о природе взаимоотношений близнецов, и совсем мало времени провел рядом с ними обоими, чтобы понять истинную глубину и степень существующей между ними близости… хотя прошедшая ночь наверняка значительно раздвинула границы его сознания.
— Он знает. Он всегда знает обо мне, а я — о нем… Сид знает, что ты со мной, а я с тобой, и не просто знает, но… даже чувствует. Так было всегда, с самого детства. Между нами никогда не было секретов и тайн, потому что если мы и не знаем чего-то наверняка, достаточно подумать, прикоснуться мыслью — и один из нас чувствует другого.
— Всегда?..
— Всегда. Особенно, когда происходит что-то очень хорошее, или, наоборот, очень плохое.
Эрнест метнул на него быстрый заинтригованный взгляд: он явно ждал продолжения. Исаак поднял левый край рубашки и показал длинный шрам — отметину, давным-давно зажившую, но въевшуюся в тело навсегда, как наскальная роспись.
— Видишь? Это был удар ножом, довольно приличный. Неглубокий, лезвие только скользнуло по ребрам, но кожу мне пропороло так, что кровь хлестала, как из зарезанной свиньи…
— Господи боже… — живое воображение художника тут же нарисовало объемную цветную картину с массой деталей, и от этого стало не по себе, даже фантомно заболела кожа на левом боку. Эрнест дотронулся до шероховатого рубца, он уже видел его прежде, когда они плавали в бассейне, и позже, когда занимались любовью, но как-то мельком, и только сейчас рассмотрел вблизи и подробно.
«Нож… блядь… ножевая рана… Его порезали ножом, как Сезара…»
Непрошеное воспоминание о трагедии, пережитой в юности, напомнило о себе хриплым рыком химеры.
— Как это случилось?.. Какой гребаный мудак сотворил с тобой такое?!
Видя, что Эрнест смертельно побледнел и как-то уж очень близко к сердцу воспринял его ранение, Исаак, не ожидавший подобного эффекта, поспешно прикрыл шрам и постарался смягчить впечатление:
— Да ерунда… Все давно зажило… Просто один впечатлительный парень, часто ходивший на мои выступления в «Лидо», почему-то вообразил, что я обязан жить с ним, и не принял отказа. Застал меня врасплох и набросился с ножом, как повар на рождественского гуся. Должен признать, было жутковато, он выглядел как настоящий маньяк из фильма ужасов — лицо все белое, рот перекошен на сторону, слюна течет, в руке этот нож… Я чуть штаны не обмочил, пока с ним дрался, но все обошлось, подоспели ребята из труппы, охрана… Только соль истории не во мне, а в Сиде.
— Он узнал прежде, чем ему сказали, так? — прошептал художник полуутвердительно. Исаак усмехнулся и кивнул:
— Не просто узнал. Примчался раньше полиции, раньше «Скорой»… Ты бы видел его тогда: разъяренный лев!
Эрнест прикрыл глаза, чтобы яснее представить драматическую сцену встречи братьев.
— Представляю себе… и думаю, что того подонка он заставил не только обмочиться, но и обосраться.
— Ты недалек от истины. — Лис предпочел умолчать о сломанной руке и ребрах нападавшего, эти детали были не так важны. — Но знаешь, что случилось потом? Когда меня перевязали в «Скорой», и мы остались одни?
— Что?
— Я спросил его, как он узнал, спросил просто ради любопытства. И тогда он показал мне свой бок. Там была красная вспухшая полоса, как сильный ожог — ровно в том же месте, ровно той же длины, что и моя отметина… Сид рассказал, что она появилась внезапно, когда он спокойно стоял в булочной у прилавка, расплачивался за покупки, и ни с того ни с сего почувствовал такую резкую боль, что в глазах потемнело. Мы с ним потом сверялись по часам: это произошло как раз в ту минуту, когда лезвие меня достало. Отметина на Сиде держалась несколько дней, потом пропала сама собой, когда мне швы сняли.
Эрнест слушал его, как завороженный, покусывая от волнения нижнюю губу; он и раньше с интересом читал заметки и околонаучные статьи про близнецов, даже смотрел телепередачу про «близнецовый эффект» на канале Дискавери. Но, видя перед собой живое подтверждение правдивости этих историй, не мог свыкнуться с мыслью, что отныне и впредь ему суждено быть не только зрителем, но и участником одной из них.
Закончив рассказывать, Лис снова приблизился к любовнику почти вплотную, коротко вздохнул, мягко провел большим пальцем по щеке Эрнеста — упругой, тонкой, удивительно свежей для взрослого мужчины под сорок — потом обвел, точно кисточкой, рисунок губ…
«Чёрт… Нет, надо остановиться…»
Внизу живота уже начала расплываться волна возбуждения, дыхание художника тоже сбилось, и, если так пойдет дальше, они вот-вот снова неистово захотят друг друга, и вряд ли смогут устоять перед соблазном.
— Видишь, Торнадо, мы не смогли бы ничего скрыть от Сида, даже если бы попытались… но ни ты, ни я не хотим скрывать, это самое главное. Или ты жалеешь, что?..
— Нет, — Эрнест упрямо сжал губы и помотал головой, так что полурастрепавшаяся индейская коса окончательно распустилась, и длинные темно-каштановые пряди упали на плечи художника. — Я никогда не жалею о сделанном. Меня научили этому оба моих отца, Сен-Бриз и Шаффхаузен. Но мы теперь должны еще что-то сделать… для Соломона… это ужасно несправедливо, вот так развлекаться без него, пока он торчит в клинике, запертый в деловой костюм, и решает за нас все неприятные дела…
— Ну, не все… — признавая правоту Эрнеста, немного обиженно заметил Исаак. — Я вроде бы неплохо сыграл свою роль и справился с делом доктора Дюваля, а? Или ты считаешь иначе?
Верней улыбнулся, повернул голову, поцеловал его в щеку, и сразу же посерьезнел:
— Ты хорошо сыграл, Лис. Но… у меня есть опасения, что Жанно так просто не остановится… особенно после этой твоей чудной истории про психа с ножом. Я не думаю, конечно, что Жанно способен напасть на кого-то из нас, он и мухи не обидит, однако на сердце у меня неспокойно. Мы все здорово рискуем, но больше всех — Соломон…
***
Звонок Густава Райха во второй половине дня обескуражил Жана: он был уверен, что никому из посторонних — или условно посторонних — неизвестен телефонный номер его тайного убежища в Валлорисе. Он
