— Уговорите моего Жана не бросать меня, месье Кадош. Вы теперь его патрон, вы… вы были другом доктора Шаффхаузена, и, возможно, именно по этой причине он так уважает вас… Мои слова с некоторых пор для него ничего не значат, а ваши он ценит, как Святое писание, ваше мнение для него закон.
Соломон смачно выругался про себя, помянув Дюваля вместе со всем семейством, но вслух сказал еще более мягко:
— Вы преувеличиваете мое влияние на вашего супруга, мадам.
— Нет, не преувеличиваю! — вскинулась Сесиль, и на мгновение кроткую овечку, в испуге блеящую у ворот бойни, сменила раненая тигрица. — Он только вас и слушает… только вам теперь подчиняется. Ну так проявите свою власть, месье Кадош, уговорите Жана вернуться домой и отменить развод… Если нужно — прикажите! Объясните ему — потому что меня он не слушает — что рушить семью безбожно, нарушать брачные обеты постыдно, и постыдно вдвойне бросать женщину, которая отдала ему всю свою жизнь, отшвыривать, как надоевшую игрушку… Помогите мне, месье Кадош. Я люблю Жана, я не справлюсь, не перенесу его уход!..
Конец монолога Соломон разобрал с трудом, поскольку речь женщины то и дело прерывалась судорожными вздохами и рыданиями, но общий смысл происходящего стал совершенно прозрачен. Кадош только по-прежнему не мог понять, на чем зиждется уверенность Сесиль в его поистине мистической власти над Дювалем — ну разве что этот влюбленный дуралей решил перед уходом облегчить душу, исповедав добродетельной женушке грехи плоти… В таком случае оставалось только подивиться смирению мадам Дюваль, которая как ни в чем не бывало сидела на собрании рядом с Мирей Бокаж.
«Эх, знать бы точно, что ей известно о похождениях мужа…» — мысленно посетовал он, чувствуя себя так, словно ощупью пробирался по топкому болоту.
Для начала он все-таки налил даме стакан лимонада, и на сей раз она не стала отказываться, поблагодарила, робко глядя на него снизу вверх, и принялась жадно пить. Соломон выиграл всего пару минут передышки, но этого хватило, чтобы обдумать ситуацию и выработать линию поведения.
Как только Сесиль вернула ему пустой стакан и выказала готовность продолжить разговор, Кадош прежде всего изменил диспозицию: пересел поближе к собеседнице, взял ее за руки и принялся бережно, по-отечески их поглаживать… Он молчал, но эффект от его простых действий оказался поистине громоподобен — Сесиль сперва крепилась, кусая губы, но скоро сдалась буре собственных настоящих чувств, взломавшей ледяную корку условностей — и, рыдая, упала на плечо Соломона.
Так сильно она не плакала со времен детства, тем более в присутствии мужчины, и согласно всем усвоенным правилам, ей следовало умирать от стыда… однако ничего подобного не происходило. Слезы текли и текли, вымывая из раненого сердца жалящий яд, и невыносимый болезненный спазм, скрутивший душу после известия о разводе, мешавший дышать, спать, есть и пить, впервые стал заметно полегче…
***
Мирей, тщетно искавшая Сесиль сперва в кафетерии, потом в зимнем саду, наконец, узнала от доктора Мелмана, что доктор Дюваль отправилась на аудиенцию к патрону.
Бокаж нахмурилась: подруга ни словечком не обмолвилась ей, что собирается разговаривать с Кадошем, и такая скрытность была для нее весьма нетипична…
«Должно быть, поступок этого идиота-Жана повлиял на нее еще сильнее, чем я предполагала… Она теперь никому полностью не доверяет, даже мне… или следует сказать — особенно мне? Вдруг она что-то подозревает? О Господи, только бы Жан не сболтнул ей насчет нас, прежде чем сбежать!» — тревожные мысли бродили в голове Мирей, как потерявшиеся козы по краю обрыва, пока она стремительно шла по коридорам клиники в сторону кабинета Кадоша.
Это ей очень нравилось — идти походкой супермодели, в свое время тщательно разученной на специальных курсах, постукивая каблуками элегантных красных туфель, чувствовать кожей касание прохладной ткани летнего костюма и крахмальный запах белоснежного халата, надетого поверх и украшенного серебряным бейджиком, с указанием ее фамилии и новой должности…
Еще приятнее было ловить завистливые взгляды и льстивые улыбки коллег, многие из которых уже поняли, куда ветер дует, и стремились наладить и закрепить контакт с главой нового отделения репродуктологии — и с вероятной новой заместительницей патрона. Ну что ж, чего-то подобного следовало ожидать: раз Кадоша в клинике потихоньку стали называть «царь Соломон», рядом с ним неизбежно должна был появиться и царица Савская, и Мирей не сомневалась, что подходит на эту роль идеально. Может, сам Соломон пока что так не думает, но очень скоро начнет…
Из-за дверей кабинета отчетливо слышались женские рыдания. Мирей притормозила на пороге, спрашивая себя, уместно ли будет нарушить странное уединение Кадоша с Сесиль, и не влетит ли ей по первое число за невежливость и нарушение субординации — но колебалась она очень недолго. За такого мужчину, как Соломон, надо было драться даже с лучшей подругой, и только своевременная разметка территории могла предотвратить кровопролитие.
Сесиль, конечно, не была настоящей соперницей, ни в любви, ни в карьерных делах, особенно теперь, когда для нее свет клином сошелся на уходящем муже… По поводу чего сама Мирей не чувствовала ни капли раскаяния или сожаления. Она искренне полагала, что оказала подружке услугу, избавив от необходимости до конца жизни похоронить себя в стерильном браке — и рано или поздно дурочка поймет, как ей повезло. Невезучим окажется только Жан, когда с его глаз спадет флер очарованности, и он увидит, в какой темный лес с волками его завели любовные интриги и дурацкие амбиции.
Ну, а пока что следовало изъять мадам Дюваль из кабинета Кадоша: царице Савской не желалось, чтобы царь Соломон бездумно расходовал свою мудрость и лучи семитского обаяния на кого-то кроме ее персоны.
На секунду ей стало нехорошо — может быть, от духоты в коридоре — она схватилась рукой за стену, пару раз глубоко вдохнула и вдруг увидела себя как бы со стороны, расколотой, искаженной, как отражение в кривом зеркале… подышала еще немного, слушая, как Сесиль продолжает рыдать, а Соломон что-то тихо и мягко говорит ей, что — толком не разобрать, и, разозлившись, прогнала неприятный образ.
«Спорю на что угодно, ты не пошла бы к нему плакать, если бы видела, как твой муженек, повизгивая от восторга и чуть ли не чавкая, вылизывал ему задницу… И я
