— Привет, это я… — как на его голову обрушилась самая настоящая гроза.
— Где ты, черт побери?! Ты что вытворяешь, блядь? Тебя нет четыре долбанных часа, и хоть бы один звонок!
— Тшшшшш, Лис, остынь… Я просто гулял и немного увлекся.
— Ich werde mich beruhigen, wenn ich zu deinem Arsch komme! Bist du verdammt noch mal so verrückt? (Остыну, когда доберусь до твоей задницы! Ты совсем охуел — так сматываться?) Мы думали, что тебя похитили!
Ситуация не располагала к безудержному веселью — Исаак в самом деле был зол как сто чертей, но художник не мог сдержать невольной улыбки. Близнецы о нем тревожились, только о нем и думали, повсюду разыскивали, и это стремление к опеке не раздражало, вопреки обыкновению, а льстило и возбуждало…
Эрнест перевел дыхание и попробовал еще раз:
— Meine Liebe, ну, извини… Я виноват… просто не хотел будить. Кое-кто так сладко спал. Скажи, Сид еще дома?
— Нет. Он уехал полчаса назад, очень расстроенный. У него сегодня дел выше крыши, а ты, похоже, об этом забыл.
— Ох, черт… — осознав правоту Исаака, Эрнест покраснел до корней волос и слегка стукнулся лбом о стекло телефонной кабины. — Да, он же собирался с утра поехать в… я идиот!..
— Еще какой. Вот дай только до тебя добраться, я…
— Послушай, прошу, это важно. У меня тут в самом деле небольшие неприятности.
Возникла короткая пауза, потом Исаак спросил совсем другим тоном:
— Что случилось? Где ты?
— В «Старом Бистро», на авеню Мимоз… со мною тут Жан Дюваль.
— Кто?!
— Ты слышал. В этом и проблема. Похоже, он следил за мной, и не без успеха.
Лис тихо чертыхнулся, но, как показалось Эрнесту, не особенно удивился:
— Вот дерьмо…. Чего он хочет на этот раз?
— В основном тебя. Вбил себе в голову, что ты его любишь, и мое присутствие — единственная помеха вашему счастью. Умоляет меня уехать с Ривьеры и даже предлагает деньги. Хорошие, между прочим, деньги — в других обстоятельствах я бы, пожалуй, подумал…
Исаак не оценил его юмора и проговорил тяжело и мрачно:
— Verdammt, er ist wirklich nicht in sich selbst (Блядь, он действительно не в себе).
Эрнест усмехнулся, отметив, что переход на немецкий в пикантных ситуациях явно был в порядке вещей у братьев Кадошей. Эта маленькая деталь еще раз подчеркивала их удивительное сходство… но размышлять о почти мистической связи сознания близнецов было несколько несвоевременно.
— Это еще не все. Он настаивает на трехсторонней встрече, с моим и твоим участием, чтобы «раз и навсегда все прояснить», иначе грозит поселиться под воротами виллы. Говоря проще, со скандалом требует себе место в гареме… Я за него даже как-то беспокоюсь…
— Ах, вот оно что… — Лис будто оскалился. — Ладно, давай все проясним раз и навсегда, я не против. Оставайся там, я сейчас приеду.
— Лис, подожди! Ты уверен? Я бы не стал вот так идти у Жана на поводу. Может быть, сперва позвонить Сиду, и…
— Нет, — рыкнул Исаак. — Меня достал этот балаган! Жди, я буду через пятнадцать минут. Закажи мне кофе.
— И мороженое?
— И мороженое. На твой вкус.
Раздались короткие гудки — они казались очень злыми. Эрнест нехотя вернул трубку на рычаг и еще с полминуты постоял в кабине, пытаясь понять, насколько правильным было решение позвонить Соломону, в надежде на его мудрость, если теперь за «дело Дюваля» возьмется Исаак, горячий, как кайенский перец…
— Ну что? — тревожно спросил Жан, когда Эрнест вернулся за столик, и посмотрел таким взглядом, словно от слов художника зависела вся его дальнейшая жизнь.
— Он приедет, и мы поговорим. Большего я не могу тебе обещать, Жанно.
Дюваль выдохнул, его ресницы затрепетали, на лице расплылась блаженная улыбка, щеки сразу же порозовели, он стал почти красивым, и Верней, наблюдая за ним, испытал странную смесь сожаления, досады и глубокого сочувствия…
Жан явно был болен, но не сознавал этого, он тянулся к Соломону, как наркоман к дозе, и, как только доза была обещана, симптомы ломки уменьшились. Придуманная им любовь не могла питать его по-настоящему, но давала иллюзию насыщения.
Эрнест с ужасом спросил себя, сколько же Жану пришлось голодать, что он теперь с такой жадностью, утратив достоинство, готов был наброситься на эмоциональные объедки?.. Была во всем этом и другая неловкость, связанная с профессией и служебным положением Дюваля.
«Как же вышло, что доктор Шаффхаузен не заметил неладное? Я уверен, что Жанно не сейчас спрыгнул с ума, звоночки были и раньше. Нет, наверное, Шаффхаузен замечал…но едва ли он мог чем-то помочь, если Жанно возвел вокруг себя каменную стену, прятался за свою женушку и за воскресную мессу и от патрона, и от жизни, и от самого себя. Может, по этой причине Шаффхаузен и подыскал себе нового преемника. »
Верней почувствовал себя отчасти виноватым и ответственным за то, что бывший любовник — у которого он когда-то стал первым и, похоже, пока что остался единственным — теперь пребывает в столь плачевном и унизительном состоянии.
Восемнадцать лет гетеросексуального брака не изменили Жана, но сломали в нем что-то важное, лишили очарования юности, но не сделали зрелым и целостным мужчиной. Быть может, все выглядело бы иначе, если бы Эрнест после их разрыва не сжег за собой мосты и не исчез бесследно из жизни Жана, если бы они, как робко предлагал Дюваль, вручая приглашение на свою свадьбу, действительно остались друзьями, перезванивались и переписывались, если бы встречались хоть изредка, на пару дней в году, где-нибудь в Ницце или в Швейцарии… (1)
Эрнест не захотел быть другом на уик-энд, предпочел перетерпеть боль расставания и сохранить гордость; это ему удалось. Он почти не вспоминал о Жане, замкнул его образ в самом дальнем ящике памяти, как старую детскую игрушку, не выброшенную по чистой случайности, до той самой встречи на похоронах Шаффхаузена… Прежнее пламя не разгорелось, так, слегка полыхнуло, как огонек свечки на именинном пироге, прежде чем угаснуть навеки. Эрнеста увидел и увел за собою Соломон Кадош, перечеркнув прошлое, определив будущее и без остатка заполнив настоящее, это было волей судьбы — но та же судьба сыграла злую шутку с Жаном Дювалем, обратив его бессильный гнев и ненависть к сопернику в странную и болезненную любовь.
***
Исаак надел шлем и краги, завел мотоцикл и, прежде чем тронуться с места, по-мальчишески засмеялся от счастья… Слышать довольное урчание мощного мотора, ощущать бедрами гладкие хромированные
