…Когда он, изрядно утомленный, наконец, закончил отвечать на вопросы сотрудников, решил все, что можно было решить в рамках одной встречи, обсудил с Витцем и Мелманом ближайшие рабочие планы и ушел в кабинет, чтобы спокойно покурить и выпить чашку кофе в полном одиночестве — дисплей автоответчика встретил его приветливым миганием красного сигнала.
«Принято два сообщения».
Усталость сразу же отступила, Соломон нетерпеливо нажал на клавишу воспроизведения, чтобы прослушать оба послания. Первое, лаконичное и сухое, было от матери, она только сказала:
— Твоя пропажа нашлась, — и добавила несколько обычных заботливых пожеланий.
Второе… Соломон знал, что оно от Торнадо, еще раньше, чем в тишине кабинета зазвучал его голос, певучий и мелодичный от природы, а для ушей влюбленного и вовсе казавшийся райской музыкой:
— Привет, это я… Прости, пожалуйста, что я сбежал с утра пораньше, как последний засранец, и заставил волноваться… Не злись на меня, ладно, mein lieber? Обещаю загладить свою вину всеми доступными способами, слышишь, и начну сразу же, как только увидимся. Это ведь будет скоро, правда? Я чертовски скучаю… ich will zu dir und will dich. (Я хочу к тебе и хочу тебя).
Губы Соломона, хоть он и вправду был сердит и немного обижен на беспечного любовника, проявившего свой питерпэновский эгоизм во всей красе, дрогнули и разошлись в нежной улыбке: Эрнест распевал извинения, точно кот — прельстивую песню-колыбельную, и разве что не мурлыкал в трубку. Но окончание серенады было несколько неожиданным… и заставило Соломона опять нахмуриться и подумать, что ни ему, ни членам его клана, куда теперь входил и Эрнест, мирная и спокойная жизнь в Валлорисе определенно не суждена.
— У меня тут было небольшое приключение со знакомым тебе доктором, он не оставляет нас своими заботами. Нет, не тревожься, ничего такого страшного, мы с Лисом вполне справились, но… тебе и вправду стоит подумать либо о его увольнении, либо о том, как вылечить Жанно от иллюзий, иначе, боюсь, он скоро станет не просто проблемой, а серьезной опасностью.
Эрнест замолк на пару секунд, было слышно, как он перевел дыхание, словно хотел удержать в горле какие-то слова, и наконец сказал, тихо и быстро:
— Я очень, очень люблю тебя. До встречи.
Соломон прикрыл глаза и медленно вдохнул, ловя губами звук любимого голоса, вспоминая, как сегодня ночью вместе с поцелуями пил дыхание Эрнеста, впитывал ртом жаркие стоны и сбивчивые признания. Он знал -сам не понимая, откуда, но знал совершенно точно -что Торнадо и Лис не сидят дома, закрыв двери и ставни, а где-то гуляют, и утреннее «приключение», когда Лису опять пришлось изображать Соломона Кадоша перед назойливым Дювалем, сблизило их еще сильнее.
Он не ревновал, брат и любовник были равно ему дороги, он хотел счастья им обоим, и сам чувствовал себя таким счастливым, таким любимым, таким наполненным, что даже малейшая тень зависти или сомнения не могла омрачить его душу.
Соломона мучило совсем иное противоречие: груз ответственности, который он не мог скинуть с плеч, долг, который следовало исполнять, ставя на паузу все прочие эмоциональные и романтические порывы — и страстное желание бросить работу к чертовой матери и прямо сейчас, немедленно рвануть к Исааку и Эрнесту. К перламутровому морю под лазоревым небом, к серо-розовым стволам и пышным изумрудно-зеленым кронам пиний, к прогретой солнцем красноватой земле, устланной мягким ковром из хвои, пьяно пахнущей смолой и дикими ягодами…
…Кто-то постучал в дверь кабинета. Соломон неохотно поднял ресницы, повернулся в кресле, занимая строгую «официальную позу», поправил слегка замявшийся манжет и галстук, ослабленный на время перерыва, и окончательно превратился в доктора Кадоша, готового к аудиенции.
— Войдите!
Дверь медленно приотворилась, в щель проскользнула женщина, похожая на собственный призрак.
Сесиль Дюваль выглядела настолько ужасно, что коллегам по работе оставалось только гадать: какой тайный недуг заставил ее кожу пожелтеть, стройное тело — высохнуть, всегда прямые и гордо развернутые плечи — бессильно согнуться, а пышные каштановые волосы — заметно поседеть? Она даже не пыталась закрасить седину и с помощью макияжа замаскировать усталость и нездоровье. Её ровесница и подруга, Мирей Бокаж, глава нового отделения клиники (и, как шептались, наиболее вероятный претендент на должность заместителя главного врача, вместо Жана Дюваля), сидевшая рядом с Сесиль на собрании, смотрелась рядом с нею совсем юной девушкой.
Пока коллеги выступали один за другим, что-то активно обсуждали, делясь наболевшим, Сесиль помалкивала, прятала глаза, хотя Соломон внутренне готовился к ее вопросам и довольно непростому диалогу — но он ошибся. До самого конца собрания мадам Дюваль не проронила ни словечка, и теперь Кадош понимал, почему. Она хотела говорить с ним только лично, не беря в свидетели никого из посторонних, и, стоя на ковре в его кабинете, больше напоминала испуганную школьницу, чем уверенную в себе карьеристку.
— Месье Кадош… Я… должна с вами кое-что обсудить. — начала Сесиль с порога, торопясь, как будто боялась, что Соломон ее сразу же прервет и выставит вон.
— Конечно, мадам Дюваль, — он встал, как требовала учтивость, и подвинул для дамы удобный стул. — Мое внимание полностью ваше, но сперва, пожалуйста, присядьте.
Она коротко кивнула, присела на краешек и расправила на коленях серую шелковую юбку.
— Хотите что-нибудь выпить? Минеральной воды, или, может быть, лавандовый лимонад придется вам больше по вкусу?
— Нет, благодарю, — Сесиль облизнула пересохшие губы, которые в самом деле не мешало бы смочить, но, словно наказывая себя, терпела дискомфорт и даже радовалась ему.
Кадош снова занял место напротив, сцепил пальцы в замок и выжидательно посмотрел на гостью. В голове у него крутилось по меньшей мере три версии предстоящего разговора, но ни одна из них не соответствовала истине. Соломон с трудом сохранил маску спокойного участия, когда женщина подняла на него глаза, полные слез, стиснула перед грудью исхудалые руки и дрожащим голосом проговорила:
— Месье Кадош, вы моя последняя надежда. Я знаю, наше знакомство началось плохо, мне стыдно вспомнить, как я вела себя с вами, я сделала много ошибок и доставила вам неприятности… простите, простите меня! Господь наказывает меня за гордыню и гнев, жестоко наказывает, он хочет от меня смирения, и я, послушная его воле, склоняюсь перед вами, месье Кадош, и молю о прощении…
Поведение Сесиль не было игрой — она в самом деле молила его, и молила так жалобно, что сердце Соломона дрогнуло от первых же слов.
— Мадам, я не
