Образ обожаемого любовника играючи вытеснял на периферию сознания все, что не имело к нему прямого отношения, и погружал в восторженное созерцание на грани транса…
Нечто подобное Соломон испытывал только в ранней юности, когда ходил на спектакли с участием Жерара Филиппа, потом поджидал кумира у служебного входа, чтобы дрожащими руками вручить ему огромный букет золотистых тюльпанов и открытку с неумелыми юношескими стихами, получить в ответ улыбку — и после несколько недель жить словно в параллельной реальности, между двумя мирами…
К земле его тогда привязывало только нежное подтрунивание и теплое плечо Исаака, в которое он утыкался ночами, вышептывая свою первую любовь, жаркую и невинную в одно и то же время.
Теперь же он сам был единственной опорой брата, его связью с реальностью, гарантией на право жить и дышать. И любить… Любить того же самого человека, кем были полны сердце и мысли Соломона. Эрнеста Вернея, прекрасного художника, принца с Монмартра. Так уж вышло, так сложилось, так упали карты судьбы — и поменять ничего было нельзя. Ночью Соломон увидел это в глазах брата, прочел на лице Эрнеста, ощутил в своей душе, когда они яростно любили друг друга, втроем раскинувшись на одной постели, в жаркой темноте, полной вздохов, поцелуев, судорожных, жадных глубоких движений и предоргазменных стонов…
… Лис, повинуясь настойчивым рукам Эрнеста, встает на колени, уцепившись за спинку кровати и уткнувшись в нее лбом; его бедра широко разведены, он дрожит и едва ли не воет раненым зверем от бешеного желания, хрипло молит:
— Давай!.. Вставь мне… Вставь до конца!
— Да, да, сейчас… Ein wenig Geduld, meine süße… (немного терпения, мой сладкий)
Торнадо льет на пальцы густое масло, проникает ими в ложбинку, вводит в тело Лиса, один за другим, уверенно и мягко, каждым движением все больше растягивает и раскрывает вход… Исаак уже не стонет, а орет, нетерпеливо насаживаясь на пальцы, желая большего, и снова умоляет:
— Verdammt, ich werde jetzt explodieren!.. Fick mich! (Блядь, я сейчас взорвусь! Трахни меня!)
Видя, слыша и — черт возьми — чувствуя это, Соломон сам едва не кончает и, стиснув талию Эрнеста, еще крепче притискивает к себе любовника, вжимает ягодицами в свой пах, где сейчас так горячо и твердо — он просто не в состоянии отпустить желанное тело.
Торнадо оборачивается и страстно, глубоко, обожающе целует его, ласкает языком язык, облизывает нёбо, каждым касанием обещает рай и седьмое небо… Они тонут во взаимном удовольствии, но Эрнест помнит о ждущем близнеце, и, отрываясь от Соломона, шепчет ему в губы:
— Ich will dich! Ich will Euch beide! Nimm mich, Liebling. Ich bin bereit für dich! (Хочу тебя! Хочу вас обоих! Возьми меня, любимый. Я готов для тебя!)
Дальше они действуют почти синхронно, чувствуя друг друга каждое мгновение, двигаясь слаженно и в полной гармонии… Эрнест встает на колени позади Лиса, и, крепко сжав его бедра, входит в любовника одним сильным движением: Исаак настолько раскрыт и настолько готов к быстрому соитию, настолько жаждет оргазма, что принимает член почти без сопротивления, отвечает на вторжение только стоном облегчения. Соломон же придвигается вплотную к Эрнесту, одной рукой удерживает его поперек тела, а другой пристраивает член к податливому, влажному входу, и сам овладевает любимым, заполняет его собой, глубоко и плотно, и заставляет стонать во весь голос, браниться, молить о продолжении…
…На этом моменте воспоминаний Соломон не выдержал и, обхватив член ладонью, за несколько жадных и точных движений довел себя до оргазма. Разрядка была такой бурной, удовольствие таким острым, а последующее облегчение — таким полным, что он едва удержался на ногах… Потом кое-как смыл с себя сперму и остатки мыла, выключил воду и, дотянувшись до полотенца, выбрался из-под душа.
Сиеста и так вышла чересчур долгой, а до вечера, когда он наконец-то сможет вернуться к Эрнесту и брату, нужно было закончить еще немало дел. Но как, скажите пожалуйста, заниматься делами в «Сан-Вивиан», когда мыслями и душой он совсем не здесь?..
Оставалось только заново напрячь волю и призвать на помощь мудрость Марка Аврелия: «Делай, что должен, и свершится чему суждено». (1)
***
Мирей отказалась от ужина с Жаном, сославшись на неотложные дела и уже заключенную договоренность об ужине «кое с кем другим». Она старательно намекала, что этот «кто-то» — Соломон Кадош, но Дюваль только мрачно ухмыльнулся: на сей раз он точно знал, что Мирей врет.
«Да уж, милочка, ты поужинаешь с ним точно так же, как я пообедал… Если ты еще не поняла, что он просто морочит тебе голову, как и всем остальным, это твоя проблема».
Руки у него теперь были развязаны, и он не видел причин, почему бы не остаться в Ницце на всю ночь и не устроить «карусель» по барам и клубам, как несколько раз делал с Карло.
Карло, которому он позвонил сразу после Мирей, был уже ангажирован — этот парень никогда не оставался без работы — но Жан назвал цену, и жиголо охотно согласился поменять планы ради щедрого постоянного клиента. Они договорились встретиться через полчаса на Кур Салейя и для начала поужинать в «Фаволе»(2), а потом пойти на вечеринку в «Кадэ».
По правде сказать, сумма, назначенная за услуги Карло, была астрономической для местного секс-рынка, тем более, что в нее не входила стоимость еды, вина, номера в отеле и прочие незапланированные расходы, неизбежные при кутеже. Тонкий голосок здравого смысла нашептывал Дювалю, что если он не умерит аппетиты и будет дальше швыряться деньгами столь же бездумно, то за несколько месяцев пустит по ветру все сбережения, накопленные за десять лет — и это как раз в тот момент, когда у него впереди бракоразводный процесс…
Нужно было оплачивать адвоката, виллу, приходящую прислугу, платить по счетам за их с Сесиль городскую квартиру (несмотря на то, что Жан съехал оттуда, он считал это своим долгом), своевременно гасить кредитную линию на карточке, но есть ли у него по-прежнему престижная работа, или затянувшийся отпуск «по состоянию здоровья» плавно перейдет в увольнение? Получится ли у него сохранить частную практику, если мрачные пророчества Райха сбудутся, и все знакомые разом отвернутся от человека с запятнанной репутацией, не пожелают иметь с ним никаких дел?
Дюваль задавал себе эти вопросы каждый раз, когда в голове немного прояснялось, или какая-нибудь житейская мелочь — вроде цифр на чеке — спускала его с небес на землю, но ответов не находил… Он понятия не имел, что с ним станется, выплывет ли он вообще, или мутный поток утащит его на дно, но по-детски верил,
