Нижняя челюсть Каракатицы ходит ходуном, выдавая злость и раздражение.
– Ты вообще понимаешь, что несешь?
Но в глазах Эвелины – ни тени страха. Еще бы, ведь большего дна, чем Божедомка, уже не придумаешь. Дальше ничего, пустота. Им обеим нечего терять, и именно поэтому сказанное похоже на правду, как бы сильно Каракатице это ни было противно.
Небольшими, но уверенными шагами Эвелина надвигается на свою надзирательницу, будто внезапно поменявшись с ней местами.
– Тебя ведь тошнит от этих стен. – Каждое слово – последняя капля в океане терпения. – Поначалу, возможно, тошнило и от запаха, но ко всему ведь со временем привыкаешь. Но одно я знаю точно: выход отсюда есть. У меня было много лет, чтобы отыскать единственное слабое звено в крепости, которую возвели не кто-нибудь, а сами верховные боги. И что-то мне подсказывает, что это не арена. Арена – это прикрытие для пустоголовых идиотов, которые привыкли переть напролом. Настоящая ахиллесова пята этого места – это его хранительница и хозяйка, которая на самом деле, как и все мы, не более чем узница.
Когда Эвелина заканчивает свою речь, в коридоре становится непривычно тихо. Сквозь пелену, конечно же, слышатся возбужденные голоса заключенных, но они все как будто в другом мире.
– Это все? – наконец спрашивает Каракатица.
Распухшие пальцы ритмично сжимаются и разжимаются, точно это не проявление эмоций, а хорошо отлаженный механизм. Мертвая половина лица по-прежнему не выражает никаких эмоций, но зато правая, кажется, живет своей жизнью.
Птичка кивает.
– Тогда запомни, маленькая прохвостка. – Каракатица, в отличие от Эвелины, наступает вперед решительными и широкими шагами, несмотря на распухшие ступни. В тот момент, когда между ними не остается даже воздуха, она тычет твердым ногтем Эвелине в лоб. – Не знаю, как, но уложи это в свою крохотную головку. Я в твои игры играть не собираюсь. У меня на таких, как ты, выработался иммунитет. Можешь угрожать мне, можешь пытаться мной манипулировать, но до тебя были тысячи других, и никому – слышишь, никому? – еще не удалось обвести дочь Морского Царя вокруг пальца. Мне плевать, за что ты сюда попала, но за свои грешки надо отвечать, не важно: человек ты или какая другая тварь.
Казалось бы, эти слова должны были, по меньшей мере, вселить в Эвелину сомнения, но она равнодушно вытирает тыльной стороной ладони попавшую на лицо слюну.
– Кое-кто убил мою сестру.
– Сестру? У таких, как ты, не бывает родственников, – отступает Каракатица с победной улыбкой на устах.
Она настолько уверена теперь в собственных силах, что засовывает руки в бездонные карманы рабочей формы. (Хотя эта одежда настолько слилась с ее собственным телом, что форму едва ли уже можно назвать рабочей.)
Эвелина откашливается, чтобы прочистить горло.
– Но и я прежде не была птицей. Во время моей последней земной жизни я стала свидетелем того, как одну из моих многочисленных сестриц раздирали на части сельские девицы. Из ревности и зависти. Потому что у той всегда были самые красивые наряды и дорогие украшения, которые я ей приносила от разных мужчин. Конечно, они об этом не знали. Думали, это моя сестра так умело крутит мужиками. И я видела это. Их было девять – она одна. Они раздели ее, чтобы насмехаться над ней и посмотреть, что она из себя представляет без звенящих побрякушек. Они распустили ей косу и тянули ее за волосы, пока у них в руках не остались светлые клочья.
В то время стояла зима. Самая холодная зима на моей памяти. И они оставили ее там, на белом скрипучем снегу. А когда они ушли и я склонилась над ее маленьким хрупким тельцем, она уже не дышала. Я легла рядом с сестрой, закрыла глаза и решила уйти вслед за ней.
Каракатица слушает, как завороженная. Рассказ Эвелины окрашивает яркими цветами ее собственные воспоминания о зависти и любви, которые могут возникнуть между родными сестрами. Если бы ее тело было на это способно, то глаза бы увлажнились, а дыхание превратилось в рой прерывистых белых облачков. Но внешне она давно окаменела, словно была памятником своим уродливым поступкам.
– В отличие от многих, я разгадала загадку Януса, и он наделил меня силой правды. Силой, способной проломить любые стены и подчинить любую душу. Он дал мне новых сестер, которые, как и я, имели не самое простое прошлое. Одно тысячелетие проходило за другим, и я постепенно привыкла к жизни в райском саду. Пока однажды моя сестра Феникс не убила другую нашу сестру, Сирин, чтобы заполучить ее обличье. И я…
«Вновь лишь смотрела», – заканчивает про себя Каракатица слова Гамаюн. Если кто-то здесь и способен понять Эвелину, так это она, дочь Морского Царя. Она помнит охватившее ее в ту ночь оцепенение, когда она должна была, но не смогла поднять руку на Чернаву, за что и поплатилась.
Такие непохожие, эти две женщины имеют внутри один стержень и одно общее сожаление на двоих: что не сделали то, что не могли, хотя вроде бы должны были. Они несут его с собой через время и жизнь, думая о том, что когда-нибудь им все-таки представится шанс все сделать по-другому.
– На ужин будет пшенка, – меняет тему Каракатица, и Эвелина аж вздрагивает от внезапной перемены темы. Проходя мимо девушки ко входу на арену, Морская Дева склоняется над птичкой и шепчет ей на ушко: – Съешь все до последней ложки.
· 16 ·
Дурной рыбак – дурные сети
Декабрь, 2018Вместо связки ключей рука нащупывает в кармане что-то мягкое, отчего Глеб не удерживается и матерится. В голове проскальзывает мысль о том, что хорошо, что детей сейчас нет в школе. Они и не такие слова знают, но пусть лучше слышат их не от него. Глеб, в конце концов, учитель.
На свет появляется поношенный браслет разных оттенков зеленого, и одного взгляда хватает, чтобы понять: это послание от Ренаты. Даже когда ее больше нет рядом, последнее слово все равно остается за ней. Растрепанная канва кажется старее, чем она есть она самом деле, но Глеб-то помнит, как еще полгода назад Рената показывала ему обновку.
Уроборос. Один из немногих символов, празднующих соединение жизни и смерти, ведь кусающая себя за хвост змея рождается и умирает одновременно. Только вот Глеба бросает в дрожь от отвращения: уж кому-кому, а ему в жизни рептилий более чем хватает. В какой-то момент кажется, что змейка сейчас сорвется с канвы и вопьется своими крошечными зубками ему в руку, но конечно же, ничего не происходит.
Где же, черт возьми, ключ?
В другом кармане, конечно, пусто. Не то чтобы Глеб ожидает что-то там найти, но попробовать стоит.
– Ты чего
