Слова вырываются изо рта, прежде чем Глеб успевает их осмыслить:
– Но ведь смерть бывает разная, Кристина. Бывает бессмысленная и бесполезная, а бывает та, которая помогает все изменить. Почему ты выбираешь первую?
– Почему ты такой придурок? – врывается в диалог Эвелина, будто бы это не она еще минуту назад ляпнула то, что едва не заставило Кристину шагнуть с крыши.
Но вот сама Кристина не настроена столь категорично.
– Никогда об этом не думала, – признается она. – Меня волнует только отсутствие определенности. Что это не я управляю своей судьбой, а моя кровь и мое темное наследство.
– Кто, кстати, твой отец? – спрашивает Эвелина.
Кристина крепче сжимает круголет в руке.
– Числобог. Слышала когда-нибудь про такого?
– Двуликий Янус? – охает Эвелина.
По ее побледневшему лицо становится понятно, что для нее это не просто случайный знакомый.
– Он самый. Тот, кто ни разу не навестил мою мать после совместно проведенной ночи, хотя она ждала его… И, думаю, ждет до сих пор. Она меня сюда поэтому и отправила, чтобы я не видела, как ей плохо.
– Или, может, ты просто напоминаешь ей о возлюбленном, – хриплым голосом говорит Эвелина.
Вот сейчас Глеб ее точно чем-нибудь ударит и не посмотрит на то, что эта суперженщина может расколошматить дверь в прямом смысле одной левой. И прежде чем он решается это сделать, Эвелина продолжает:
– Как-то раз я встретила медве… Человека. Когда-то давно та, кого он любил больше всего на свете, обманула и предала его ради собственной выгоды. И что, ты думаешь, он сделал? Отомстил. После чего жалел об этом всю оставшуюся жизнь. Потому что нет корней крепче, чем те, которые берут начало в нашем сердце, какой бы оно ни было природы – человеческой или какой-то другой. Ты не можешь помочь своей матери, потому что ей поможет или время, или она сама. Или, если уж на то пошло, ей не поможет ничего, но это уже не твоя забота.
По щекам Кристины спускаются толстые дорожки слез, но сама девочка остается беззвучной.
– Это из-за меня она такая, – говорит она наконец сквозь плотно стиснутые зубы. – Если бы меня вообще не было, она бы забыла о нем. Но пока я жива, я всегда буду солью на ее ранах.
– Я буду ненавидеть себя за то, что скажу это, но Эвелина права. – Глеб решается сделать еще несколько шагов и протягивает своей ученице раскрытую ладонь. – Ты ничего не можешь и не должна делать. Иногда это тяжело признать, но жизнь твоей матери принадлежит твоей матери, а твоя – тебе.
И в тот момент, когда он произносит эти слова, он действительно имеет это в виду.
* * *– О-о-о, какие черти! – тянет Петр, едва завидев в дверях младшего братца.
Средний братец Леонид в это самое время потягивает горячий шоколад прямо из кастрюльки и давится при виде внезапно объявившегося родственника. Петр даже не думает помочь Лёне, и тот, хрипло булькая, сползает куда-то под стол.
– Соловка, сколько холер, сколько войн! – Петр хлопает младшенького по спине, но тот даже бровью не ведет.
– Отец где?
– А, папаня на работе, – протягивает Петруша. – Надо же кому-то заниматься семейным ремеслом, правда, Соловка?
Соловей не реагирует и на эту провокацию. Он обращается ко второму брату:
– Лень, мама где?
– Кхе-кхе… – доносится кашель из-под стола. – В саду… Кхе-кхе.
Большего Соловью и не нужно. Он оставляет ненавистных братьев наслаждаться компанией друг друга и, как будто не покинул отчий дом на без малого тысячу лет, по памяти сворачивает по темным извилистым коридорам, чтобы в конце концов попасть на задний двор.
Когда ты живешь у берегов кровавой реки, говорить о красоте в человеческом понимании этого слова не приходится. Это даже не сад в стиле семейки Аддамс, где на кустах наверняка была бы натянута паутина, а вместо бутонов распускались бы летучие мыши. Здесь вполне уютно, но… по-своему. Высокие изумрудно-зеленые кустарники сплетаются своими извилистыми ветками над головой, загораживая даже намек на небо, а из цветов здесь только желтые розы, скромно склоняющие головы в присутствии хозяйского сына.
Сад не то чтобы темный – скорее мрачный, и в любое другое время Соловей счел бы подобную атмосферу успокаивающей, но после долгого времени, проведенного под солнцем, он замечает, что все это заставляет его чувствовать себя подавленно.
Мать оказывается в самом дальнем углу сада. В руках железная лейка, в начавших седеть волосах – свежий желтый бутон. Если бы не эта седина, можно было бы даже подумать, что Соловей никуда не исчезал и не было всего этого расставания. Последнюю мысль подтверждает и заметно истончавший материнский голос:
– Соловка? Ты?
А он ли это? Он сам не знает ответа на этот вопрос, поэтому не знает, как на него ответить. Внешне – возможно. Да, он заметно возмужал с того раза, как они виделись в последний раз, но в целом не сильно изменился. А вот внутри этого пирога теперь совершенно иная начинка, причем настолько иная, что он не уверен, насколько эта женщина до сих пор вообще считает его своим сыном.
– Соловка, – повторяет она, будто заклинание.
Лейка падает на мягкую почву, а тоненькие ручки женщины обхватывают шею непутевого отпрыска. От нее пахнет землей и имбирем, хотя вполне возможно, что последнее ему кажется, потому что этот запах рожден воспоминаниями о том, как она каждый вечер заваривала имбирный чай с лимоном, – а не реальностью.
Мать теплая и хрупкая. Соловей сжимает ее в объятьях, но осторожно, чтобы не сломать. Ее крохотные рожки колются об его свежевыбритый подбородок. Не идти же домой как бомж, в самом-то деле.
– Я так рада, что ты вернулся.
Ни одного упрека, даже безмолвного.
– Привет, мам.
Сын никогда не становится слишком взрослым для матери, даже когда сам обзаводится семьей. Она всегда будет смотреть на него, как на то, что когда-то было частью ее самой, а она слишком сильная женщина, чтобы себя ненавидеть.
– Я хотел увидеть отца.
Слишком поздно понимает, что эти слова если и нужно было произнести, то позже. Слишком красноречиво разочарование в черных материнских глазах.
– Он скоро будет. Он…
– Да, знаю, работает: Петька мне уже сказал.
Она берет его за руки и ведет на деревянную скамейку, которая стоит в этом саду, сколько Соловей себя помнит. Будучи маленьким, он часто сидел на ней (тогда, правда, ноги не доставали до земли – не то что сейчас) и наблюдал за тем, как мать ухаживает за растениями. Старшие братья были слишком неусидчивые, а вот Соловья подобная картина всегда успокаивала.
– Ну, как твои дела? Мы с тобой так давно не виделись – даже не знаю, о чем тебя спросить.
Первое желание – рассказать о Вере и о жизни среди людей. О том, что они
