Лес проснулся (СИ)

я, показывая на челюсть. – А сладкое мне за что? – Правда, не понимаешь? – Правда. Нет, я конечно и надеялся, и рассчитывал, но не так сразу. – А сразу тебе и не будет ничего. А это за смелость и за то, что этот мажор свое получил. – Я думал у вас любовь? – Поначалу была. Потом у меня просто выхода другого не было. Он скучный, самовлюбленный дурак при всесильном папаше. Надоел почти сразу. С ним вообще говорить не о чем. И расстаться не получилось бы. Во-первых, я его боялась. Честно. Во-вторых, он все равно всех отпугивал. – Так значит, я... Она приложила палец к моему рту. – Ничего это не значит. Никаких выводов не делай. Размечтался. – Но ты же только что... – Ой, дурак... – она ушла. Я, правда, никогда не понимал женщин. Хотя, я ведь жил в лесу. Но если с незнакомыми парнями спустя время всегда устанавливалось, какое-то понимание, то с женщинами никогда. Я даже в кино их поступков не понимал. Все что понял из этого разговора, что я тоже дурак, но все же не такой, как Шабалов. Не в смысле, лучше или хуже, просто я не так... черт! Говорю же. Не понимаю я их. Неделю мы с Вероникой встречались после школы. Я, покупал ей мороженное, провожал до дому. Еще через неделю, она, с легким недоумением, поинтересовалась, чего я жду? Вопрос поставил меня в тупик, о чем я и доложил ей. Она снова обозвала меня дураком и возмущенно ушла. Я их не понимаю! – Кузнецов в классе? – в дверь просунулась голова дежурного. – Да, здесь, – Надежда Николаевна нахмурилась, – а, что? У нас лабораторная. – К директору. Сказали – срочно. Самым неинтересным из предметов была физика. Ей уступала только химия. Лабораторная работа увлекала не цветовыми линиями спектров, которые нужно было собрать в простую голограмму, а близким присутствием Вероники. На лабораторных нам достались места рядом. И то, только потому, что Надежда Николаевна была преподавателем не от мира сего и попросту не знала, что Олега и Веронику сажать рядом нельзя. Бо учится они не будут, а будут смотреть друг на друга и держаться за ручки. В коридоре дежурного уже не было, зато стояла бледная, как приведение вожатая Лера. – Пойдем, пожалуйста, – почему-то испуганно сказала она. Я шел за ней, удивляясь странности поведения и мысленно перебирая все свои возможные грехи. Драка с Шабаловым была полгода назад. С тех пор за мной утвердилась репутация, способного постоять за себя ухаря, к которому лучше не лезть. Сам я конфликтов не искал, поэтому драк больше не было. А невинно-пылкий роман с Вероникой обеспечил еще и место в школьной иерархии. Так, что я был на хорошем счету. К директору шел, не ожидая неприятностей. – Проходите, пожалуйста, – Лера почему-то обратилась на “вы”, запнулась и уже на меня посмотрела, как на приведение. В кабинете, кроме директора, были еще завуч по воспитательной работе, наша классная, и еще двое не из школьных. Один под пятьдесят, высокий, костистый, с проседью и худыми скулами. Второй, затянутый в строгий пиджак, имел внешность серую, но чрезвычайно представительную. – Олег, садись, – голос директора был мягкий и неестественный. И он прятал глаза. Я сел. – Олег, это Сергей Арсеньев из Пермского Министерства природных ресурсов, а это Евгений Коболев из комиссии по делам несовершеннолетних. – Евгений Александрович, – поправил серый. – Здрасте, – сказал я, и остроумно добавил, – это не я! – Что не ты? – Ну, я не знаю. В чем вы меня обвинять собрались? Да еще и комиссия. Все так серьезно. – Да, Олег. Серьезно, – директор опять запнулся. Бросил беспомощный взгляд на окружающих, – я не знаю, как такие вещи говорить. Голос его с каждым словом становился тише. Теперь глаза прятали все окружающие. – Олег, – начала Жанна Наилевна, – и осеклась, когда я перевел взгляд на нее. Осеклась и вдруг заплакала. – Парень, – заговорил незнакомый мне Сергей. – Твои родители ехали в Пермь. Их вызвали к нам. Что-то там по поводу лесосеменных участков. Они взяли беспилотный гибрид в Рябинино, – он помолчал. – Сейчас говорят, что по предварительному осмотру, дело, скорее всего в сбое программы. Я еще ничего не понимал, но в грудь как будто засунули холодную руку, схватили за сердце и стали поворачивать. – Такого раньше никогда не было, но программное обеспечение обновили недавно. Видимо дело в этом. Там еще сбои обнаружились и в... – Я не пойму, о чем вы?! – Олег, – он вздохнул. – Автомобиль вместо того, чтобы свернуть на повороте, въехал в Вишеру. – Что? – я все еще не мог осознать. – В реку?! – Я знал твоего отца. Мы часто общались, когда он у нас в Перми был. По работе. Поэтому я здесь, – Сергей Эдуардович говорил быстро, будто пытаясь быстрее произнести необходимые в таких случаях слова и забыть о них, – маму один раз видел. Они были хорошими людьми... – Были?!! – До меня только сейчас дошло. Если послушать большинство разговоров, то почти все считают себя несчастными. И большинство разговоров, – это хвастовство или жалобы. Пусть и закамуфлированные. Чтобы узнать, что такое настоящее несчастье, надо потерять свою обычную жизнь, на которую обычно жалуешься. Кроме родителей у меня никого не было. Отец детдомовский, родственники не полагаются. Дедушка со стороны мамы умер за десять лет до моего рождения. Бабушка умерла, когда мне исполнилось девять. Я был поздний ребенок. Вся моя жизнь – родители. Все слышали строки – “что имеем, не храним, а потерявши плачем”. Слышали и уверены, что понимаем ее смысл. И я так считал. Но осознал и прочувствовал только сейчас. Сидел молча, смотря перед собой. Я не знал, как реагировать. Этого просто не должно было быть. – Олег, тебе будет нужно... – Мне домой надо, – деревянным голосом сказал я. – Домой? – серый Евгений поправил галстук и отвечал тщательно трагическим голосом, – домой, к сожалению, не получится. Понимаешь, Олежек, ты