Даже Алексей со временем будто проникся этим тайным знанием и стал находить свою эстетику в убогости Марининой комнатушки, свой возвышенно-художествен-ный стиль. Так руины древности и сегодня очаровывают историков, художников, ученых и туристов.
***
Дощатый пол в комнате был вымыт по-настоящему, как учила бабушка, ошпарен крутым кипятком и отдраен с песком и мыльным раствором, отчего древесина, светлея на глазах, скрывалась в волютах поднимающегося пара, а по квартире разливался горьковатый аромат свежего де-рева. Оставалось себя в порядок привести (заодно и пол вы-сохнет), – но не успела. В квартиру позвонили, так в «рабо-чем» и пошла открывать.
– Ох ты! – выдохнул Алексей, увидев Марину в крас-ной косынке, из-под которой темными змейками выбива-лись влажные блестящие пряди, во взмокшей мужской ру-башке, завязанной под грудь, и в черных обтягивающих то ли лосинах, то ли леггинсах, как их там женщины назы-вают. И надоела ему эта дружба с Мариной! со всем ее «ду-ховным» и «платоническим»! вмиг надоела.
– Алеша? Мы же не договаривались, – жестом пото-ропила Марина будто остолбеневшего гостя, чтобы самой не простыть на сквозняке.
– Сегодня день такой. Мне можно! – опомнившись, шагнул он в коридор.
– Что за день?
– День моего рожденья!
– Ну вот, а я в таком виде! Ты проходи, я сейчас, – хотела она оставить Алексея. Но он придержал ее, как-то вдруг окутав собой, своим солнечным сиянием, и Марина словно ослабла:
– Я грязная, Алеш...
– Ты? – он приподнял ее лицо за подбородок.
И словно Энское солнце озарило сумрачное Василе-островское лукоморье, и легкое тепло разлилось по ее телу, щекоча смешными мурашками. И он целовал их, едва при-касаясь, словно боясь смутить их веселье
...а в глазах его – синее небо, на губах – откровение чуда, привкус солнца и трепет свободы, драгоцен- ной и жаркой как кровь…
***
Ее лицо, обрамленное свободно разлившимися ручья-ми волос, перламутрово сияло сквозь синеватую тьму. Ниспа-дающие темно-фиолетовые тени старого покрывала сво-бодно обтекали женский силуэт. Будто не доверяя призрач-ному видению, Алексей скользил пальцами по грани света и тени, по тому отсвету, который художники называют рефлексом. Неожиданно для себя оказавшись первым мужчиной в ее жизни, он вслушивался в ее настроение:
– Жалеешь?
– Нет, – прикрываясь красным шелком, села Мари-на, порываясь встать.
– Куда? – придержал он.
– Одеться.
– Зачем? – притянул он Марину к себе на грудь, чтоб видеть ее лицо, но оно спряталось у него под мышкой.
– Не знаю, Алеш, – Марина ни о чем не жалела, и даже была рада, даже до трепета, до дрожи, но стыдилась... бог знает чего стыдилась. – Совсем не знаю... не умею я...
– Да это я понял... – добродушно ответил он, гладя шелковистые длинные волосы и целуя Марину в макушку. – Я вот чего понять не могу, любая девушка рано или позд-но мужчину встречает, женщиной становится. А ты будто в монастыре родилась и дальше монастырских стен жизни не видела. Хотя в монастыре, боюсь, о любви и мужчинах побольше твоего знают. Ты ж вроде с мамой и бабушкой жила. Вы что, никогда не секретничали по-женски?
– Не случалось. – Еще бы они секретничали! Ба-бушка до конца своих дней любила деда и уважала муж-чин, матушка ненавидела Мрыськиного отца, а мужчин презирала. Не сходясь в своем отношении к мужскому по-лу, они попросту закрыли столь щекотливую тему для лю-бого рода обсуждений, предоставив Марине самой во всем разбираться, когда придет время.
– А с подружками?
– Не-а, – в той школе, где у Марины были подруж-ки, интересы были совсем детские. А в другой – с подруж-ками не сложилось. Да и секретничать поводов не было, если не считать первой встречи с Алексеем.В общем, живя в чисто женской семье, Марина никакой необходимости в мужчинах не видела, себя ущерб-ной безотцовщиной не считала, об отце, как другие дети из неполных семей, не мечтала и не грустила. В остальном смутно полагалась на природу. В конце концов, ее никто ничему не учит, но все цветет, растет, плодоносит.
– А книги? Ты же читать любишь... Стихи, искусство.
– Люблю. Но там о другом. О высоком и прекрасном!
– А близость? Близость мужчины с женщиной, по-твоему, не прекрасна? Вот дружба между ними, женщи-на-«свой парень» и мужчина-«лучшая подружка», это, извини, чушь полная.
– Не знаю, Алеша, – шептала из-под мышки Марина.
– Я знаю! – он чуть развернул ее за плечо, и заме-тив увлажнившиеся реснички, сам едва не расстроился от такой пронзительной нежности и трогательной искрен-ности, и ласково отведя несколько локонов, прикоснулся к ее губам, уже уверенный, что ему ответят.
***
Как ни воспевайте снега и метели, сны и покой, – зи́мы для Марины были настоящим испытанием. Долгие ночи, колючий блеск, скупость красок и холодá, холодá, холодá. Но та зима – с запахом пряного черного винограда, горького шоколада, отутюженного белья (прощайте, мечты о белом, выровненном потолке!) – примирила ее с ужасами анабиоза. И пока природа спала, Марина училась любить по-новому, по-женски. Привыкшая держаться с людьми на расстоянии, а то и вовсе ежиком, она даже дома серди-лась на неожиданные прикосновения Алеши и приливы его слишком чувственной для нее нежности. Но это только раззадоривало его воображение и романтическое, и вполне физиологическое. А если он позволял себе чуть больше, чем представлялось приличным Марине, – тут же спешил убаюкать ее своими головокружительными поцелуями и одурманивающими речами:
– Чего ты боишься? Меня? Себя? Своих страхов? Чувств? Они грязны настолько, насколько их пачкают люди. Один смотрит на картину и видит дар художника, запечат-ленное движение, другой, – сплошные пошлости. А тебе чего бояться? С твоим-то сердечком?
Марина не знала, можно ли верить Алеше, но как возражать тому, у кого на губах привкус солнца?
Глава 16. Лето на двоих
Как же хочется лета! После долгих холодов и про-низывающей влажности, исходящихся воем ветров и бес-конечной тьмы, будь она неладна! И вот уже оттепель, и солнышко кропит золотом по талому снегу, и прелью пахнет, – а до лета еще далеко. Уже и туманы придут, оку-тают землю белесой пеленой, уберегая будущие листики от солнечных ожогов, и отступят, явив глазу человеческому золотистую зелень начала весны, и воздух станет прозрач-ней и звонче, – а до лета все далеко. И хотя зима
