— Прости, что пришлось изнасиловать тебя своим горлом. Если хочешь, то можешь воспользоваться моим телом любым способом, — чернокрылый сладко протянул фразу, очаровывая своим голосом, как демон-соблазнитель и лег рядом, плавно и грациозно, как делал не раз в своей жизни, прогибаясь в спине. Велиан смотрел на это с ужасом, кажется, его лицо теперь до конца дней будет ошарашенным.
— Я не хочу тобой пользоваться... Во-первых, даже звучит отвратительно. А во-вторых, все что я ни сделаю, тебя это только рассмешит. Я же ничего толком не умею. А ты... ты вон какой, — в голосе златокудрого чувствовалась досада и сожаление, — ты прямо как... лерментис из борделя.
Крылья Шеда моментально сникли, и на своё негодующее выражение лица он еле-еле натянул дружелюбную улыбочку.
— Господи, Вель, давайте не будем о прошлом. Я хочу остаться для вас разнорабочим, который кутил с кучей любовников. Я хочу быть для вас этаким балагуром и повесой, который после трудового дня предавался утехам в разных тавернах.
— То есть? Подожди, ты — уличный лерментис из борделя? — Велиан вновь оторопел.
— Я — разнорабочий. И да, Вам пора завтракать и садиться за вашу книгу, господин.
Сегодняшний день едва начался, а уже оказался переполнен столькими событиями, что они никак не укладывались в голове ошарашенного златокудрого мальца. А это значит, что нужно принять ванну, хорошенько покушать и в самом деле заняться рукописью, отложив свои переживания на поздний вечер, а то и на следующее утро.
====== 6. Трудное решение ======
Прошло всего два дня, а перья за Шедом почти больше не осыпались на ходу. Серьезные изменения в своем состоянии он подметил сразу. И ведь не только крылышки стали выглядеть намного лучше, но и синяки под глазами практически исчезли, а аппетит наоборот в разы возрос. Велиан, подчас обалдевшими глазами провожал очередную булку, которую уминал его крылатый друг за обеденным столом и удивлялся, как в такого худого паренька столько влезает-то? Сам же златокудрый юнец обычно клевал бутерброды и жадно поглощал орениский чай, который пришелся ему по вкусу. И все эти треклятые два дня он пытался вытрясти из лерментиса правду всеми доступными способами. Поначалу это даже веселило…
— Шед, вот ты про меня, между прочим, знаешь все, даже имя моей троюродной бабушки. Я считаю, после того, что было я тоже имею право узнать о твоем прошлом! — исследователь чуть было не ударил своим изящным кулачком по столу, на что крылатый лишь усмехнулся. Он продолжил меланхолично есть варенье прямо из банки и, когда она опустела полностью перевел взгляд на любопытного мальчишку, и жадно облизнулся.
— Хочешь правду?
— Да!
— А такое милое и нежное создание, которое даже не знало о минетах, готово к ней? — лерментис наклонился к вздрогнувшему юноше и похотливо прошелся сладким языком прямо по его губам. На что Велиан максимально серьезно заглянул в глаза пернатого и крепко сжал его руку своими тонкими аристократичными пальчиками.
— Шед, мы вроде как, — чуть помялся и, уже более тихо продолжил, — любовники. А это значит, что никакой лжи не должно быть уже.
Лерментис, не отводя зачарованный взгляд, еще раз жадно облизнул желанный ротик, будто в последний раз.
— Мы любовники, пока ты не уедешь в родное королевство, не издашь свою книженцию, не женишься и не настрогаешь маленьких Вельчиков. Да, я не идиот и понимаю, все, что между нами — маленькое приключение, и я не собираюсь закатывать сцены по этому поводу. Может, не будем все омрачать моим несчастным детством, а перейдем к более приятным вещам? — и, хотя Шед не намеревался больше лицемерить этому наивному созданию, он все равно натянул милую улыбку на свое лицо. А ведь мысль о том, что это все может закончиться — буквально, пронзала его сердце раскаленной иглой. Чернокрылый понимал, что после все этого, работать на улице он не сможет и не захочет. Лучше сразу удавиться, чем снова удовлетворять мерзких извращенцев и терпеть их липкие пальцы на своей коже. Но зачем же ясноглазому ребенку знать об этом?
— Я… Я думал, что мы вместе уедем. Или переедем совсем в другое место. Ты мне нравишься, и… ну, после той ночи, ты мне очень-очень нравишься. Это лучшее, что я испытывал за всю жизнь. Знаю, это глупо как-то, но я не хочу жить с человеком, к которому не буду испытывать подобных чувств и тем более строгать с ним Вельчиков! Я хочу остаться с тем человеком с которым я счастлив, с тобой хочу остаться. Но мне нужна правда! — Велиан говорил искренне, пусть и сбивчиво слегка то запинаясь, то тараторя, не отводя взгляд.
Шед в этот самый момент, все так же слегка улыбаясь, понял, осознал каждой частичкой своего тела, что безумно любит вот это наивное недоразумение с лазурными глазами. Что он не просто хочет его тело, его поцелуи и стоны, а именно любит, настолько сильно, насколько способно его израненное и растоптанное извращенное сердце.
— Я, как и пять моих братьев и сестер, начал работать лет в шесть или семь. Но и раньше меня имели, только помню смутно. Потом были богатые дяденьки и тетеньки, которые вышвыривали меня через неделю, или две. Короче, больше двух недель меня никто не трахал. Потом были бордели, потом мой товарный вид резко сошел на нет, и я уже сосал в подворотне за еду. А остаток своей никчемной и паскудной жизни я должен был провести в харчевне, вытирая столы за гогочущими ублюдками и улыбаться, когда они меня унижают. Все, — крылатый пожал плечами и усмехнулся в конце своего драматичного рассказа.
Вель молчал, он не отводил глаз, ставших мокрыми и лишь сильнее сжимал ладонь уже такого родного существа. То, что пришлось услышать — просто запредельная мерзость. И как только оренийцы могут быть так жестоки и отвратительны?
— Значит, ты торгуешь собой?
— Торговал. Я год уже не брал клиентов. И знаешь, после такого сладкого, пусть и небольшого члена как твой, я лучше сдохну, чем засуну себе в горло какой-нибудь мусор. Я сейчас выгляжу получше и поищу себе работу поинтереснее, чем ублажение всяких уродов. Ну, что, теперь будешь мной брезговать? — привычная легкая улыбка буквально растворилась и сейчас лерментис был серьезен, возможно, как никогда в своей жизни.
В глазах Велиана не было брезгливости, или отвращения, он смотрел на своего черного ангела с состраданием и болью, не отпуская его пальцев из своей нежной хватки. По щеке юноши пробежала одна молчаливая слезинка и он, прикрыв глаза, весьма неожиданно осыпал неумелыми поцелуями уже такое родное лицо, а через
