Гильзу вытащили, рану промыли и зашили, но проклятый немецкий “маузер” [2] задел помимо артерии нервное окончание, на котором впоследствии образовался рубец, что вот уже третий год напоминал о себе. Эдакий прощальный подарок безымянного рядового, за несколько секунд до того, как Винсент всадил пулю ему в глаз. Теперь тот бедняга лежит в земле, и ничто его больше не тревожит, а Винсент накачивает свое тело отравой, чтобы не сойти с ума от боли. Интересно, кому из них повезло больше?
Доктор Кавендиш говорит, что причина таких вспышек не только в сырости: волнение и входящее нынче в моду понятие “стресс”, что в общем-то одно и то же, провоцируют рецидив. Если избегать этих раздражающих факторов, то есть все шансы дожить до старости, но когда он, Винсент Чейз, отличался благоразумием?
Теперь, когда боль ушла, он подумал, что такого “стрессового” произошло за последнее время, отчего приступы участились? Болезнь Джорджианы, будь она неладна, хотя сейчас Винсент вспоминал о ней без злобы и отчаяния; кризис в юридической фирме отца и раздражающие попытки Кристиана наладить братские отношения. Ещё письма матери и Флёр, в которых они умоляли его вернуться в Ливерпуль, зная, что этого не случится. Винсент представлял их, сидящих в полумраке у камина: леди Чейз, всхлипывая, просит дочь подать ей сердечных капель, Флёр вздыхает и, опустив плечи, идёт к ящичку с микстурами. В такие минуты Винсент чувствовал себя последним мерзавцем на этом свете, но знал, что не вернётся домой. Чтобы они сказали, увидев его в таком состоянии? И это была ещё одна причина, по которой он не хотел возвращаться.
— Я с самого начала говорил тебе, что это плохая идея.
Это было первое, что сказал ему Кристиан, когда в шестнадцатом году Винсент вернулся в Ливерпуль, комиссованный с фронта. “К службе негоден” стояла печать в его медицинской карте.
Родители и Флёр, казалось, даже обрадовались такому повороту событий — Винсент дома, живой и почти не покалеченный, и уж теперь-то наверняка одумается и займётся семейным бизнесом.
Его невесты Джорджианы не было ни на вокзале, ни дома на ужине, который миссис Чейз устроила в честь возвращения сына. Не то, чтобы он так сильно любил её, но неприятно было осознавать себя брошенным.
В день его отправки на фронт на ней было лиловое платье и шляпа с искусственными цветами из фетра и атласа. Джорджиана плакала и клялась, что будет ждать его.
А на следующий день после ужина Винсент узнал, что она теперь помолвлена с Кристианом. “Джорджиана и Кристиан” даже имена их были созвучны друг другу. Мистер и миссис Чейз. Голубоглазая блондинка с кукольным личиком и холёный, словно выставочный кот Кристиан, сверкающий как новенький пенни. Правда, синяк под глазом и выбитый зуб немного испортили идиллическую картину, но помолвка от этого, конечно, не расторглась.
— Вот, что война делает с людьми, — пробормотал Кристиан, отплевываясь от крови, — превращает в зверей.
…А через полтора месяца Винсент, послав к чертям старшего брата и юридическую контору, уехал в Торнтон. Больше они не виделись.
Кристиан и Джорджиана, очевидно, все же чувствовали за собой вину: писали письма и телеграммы, заказывали телефонные звонки. Но конверты нераспечатанными летели в камин, телеграммы оставались непрочитанными, а телефон он, в конце концов, выкинул. Номер того, что был в его новой конторе никто не знал.
Полгода назад Винсент получил письмо от матери: скандал с помолвкой Кристиана распространился по Ливерпулю, и семейный бизнес стоял на грани краха. Плюс ко всему тяжело заболела Джорджиана, а денег на её лечение не было. Винсент выслал им чек на триста фунтов и навсегда вычеркнул из своей жизни. Через два месяца пришла телеграмма от Флёр — она писала, что Джорджиана поправилась, а через семь месяцев станет матерью. “Да, я знаю, они с Кристианом поступили отвратительно, но тебе будет легче, если вы поговорите. Хотя бы в письмах”. — “Мне это не нужно. Пусть живут счастливо, только подальше от меня”.
Винсент не лгал. К тому времени от его чувств почти ничего не осталось, лишь горьковатый привкус разочарования.
Он повернулся на бок и прислушался. За стенкой стояла тишина, очевидно, его гостья уже спала, да и неудивительно — после всех событий Анна выглядела измотанной и уставшей. Винсент не знал наверняка, что привело её в Торнтон, но был уверен — миссис Хасли, как и он, бежала с поля боя. Она привезла с собой всего два чемодана и пару дорожных сумок, словно собиралась в большой спешке.
Когда месяц назад он осматривал Райдхайм, то пришёл в праведный ужас — имение лет тридцать, если не больше стояло покинутым, грязь и паутина затянули каждый угол, полы угрожающе скрипели, а электричество не работало, хоть он и обнаружил провода. Водопровод исторгал чёрную жижу, мебель изгрызли мыши… В тот же день он нанял рабочих, тех немногих, что согласились сунуться в “дьявольский особняк” и велел работать за семерых. За три недели дом, конечно, не вернул себе былое великолепие, но несколько комнат на втором и третьем этажах были вполне пригодны для жилья.
“Не удивлюсь, если она сбежит оттуда в первую же ночь”, подумал Винсент, прежде, чем провалился в сон.
***
Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Зелёные портьеры вместо нежно-голубых, незнакомая мебель и зеркало почему-то стоит в другом углу… События минувшей ночи вихрем пронеслись в голове: ночь, станция, Винсент, гостиница… Анна поднялась и, потирая виски, встала с кровати. Распахнула наглухо задёрнутые шторы, и в спальню хлынул солнечный свет. Она зажмурилась. Окна гостевой комнаты выходили в небольшой палисадник, засеянный газоном. У забора рос куст сирени, готовый вот-вот распуститься. От калитки убегала вперёд грунтовая дорога, та самая, по которой они и приехали. Ещё несколько тропинок уводили в разные стороны. За кронами деревьев проглядывались соседние дома — на узкой улочке их
