Даже не верится, размышлял он, что человек его возраста, одной ногой в могиле, снова и снова включает печальную песню, слушая историю про то, как какая-то баба травится от тоски из-за погибшей любви.
– В глубине души я романтик, – проворчал Джонс. Он побарабанил пальцами по рулю и покосился на красный сигнал светофора. – Но какого фига я здесь торчу, если кругом ни души…
Внезапно краем глаза он заметил фигуру, вразвалку бредущую по тротуару, и медленно повернул голову. На секунду ему показалось, что это один из пьяниц, которые подрались в заведении Лоретты, но стоило вглядеться попристальнее – в его состоянии это было не так просто, – как силуэт терял четкие очертания. Он прижался носом к стеклу. Непонятный субъект замер напротив пешеходного перехода, ссутулившись и безжизненно уронив руки. Все это выглядело довольно дико. Джонс догадывался, что, учитывая градус алкоголя в крови, он бы с трудом отличил слона от павиана, и все же тут было что-то другое. А может, он просто-напросто спятил?
– Что за ерунда?
Внезапно силуэт устремился навстречу пикапу. Он не шагал, а словно маршировал – ни дать ни взять мажоретка в пышной юбке, марширующая по улицам города в сопровождении оркестра, со смешной палочкой, которую она ловко вертит в руках. Сцена в самом деле озадачивала: на ходу силуэт высоко вскидывал колени, ноги у него были длинные и какие-то слишком уж худые, руки беспорядочно раскачивались взад и вперед, как будто тип их не контролировал. Джонс ощутил во всем теле неприятный озноб. Открыв рот, смотрел он на странное существо – высокое, непропорционально длиннорукое. В какой-то миг оно снова остановилось, будто размышляя, в каком направлении двинуться дальше. Вскинув голову, понюхало воздух – по крайней мере так показалось Джонсу, – снова качнулось и продолжило свой путь, пока не остановилось у полицейского участка.
Наблюдать за тем, как эта штука взбирается по лестнице, словно ее зомби покусали, было для Джонса слишком. Он нажал на газ и рванул так, словно за ним гонится сам дьявол. Черт его знает, что это было. Выяснять, а тем более еще раз видеть эту фиговину он не собирался. Может, это чертов псих, а может, обдолбанный наркоман, во всяком случае было очевидно, что движется он в правильном направлении: в полиции ему точно мозги вправят. Джонс попытался представить себе физиономию шерифа Ларка, когда фиговина ввалится к нему в кабинет, не выдержал и улыбнулся. Скорее всего, это кто-то из местных ребят, просто сильно не в себе. Такие в пятницу вечером суют себе в нос всякую дрянь, а этот еще и заблудился или обделался с перепугу.
Пикап удалялся от центра, и мысли Джонса постепенно возвращались к реальности. На заднем сиденье плескалось несколько бутылей едкого щелока. Очень скоро ему предстояло взяться за уборку дерьма. Какой-то шутник, понимаешь, уделал ему всю кухню, а это было совсем не смешно. Как же невыносима жизнь, когда тебе не тридцать лет: ни выносливости, ни силы! Если бы в те годы кто-нибудь осмелился совершить в его собственном доме подобное кощунство, он бы гонял мерзавца по всему Пойнт-Спириту, пока не догнал. И уж тогда ничто бы его не остановило – ни жалость, ни страх угодить в застенки к Ларку, а то и в тюрягу за попытку убийства. Размечтался пьяница несчастный. Джонс подъехал к крыльцу оскверненного дома. Светляки, пляшущие вокруг фонарей, кваканье лягушек, доносившееся из пруда, вернули его к относительной объективности. Перед ним была цепь, которая отгораживала его владения от внешнего мира. Как ни странно, плакат с надписью «Внимание: здесь проживает лесоруб! Он кусается» красовался на своем месте. Следов собачьего дерьма видно не было. Джонс неторопливо, с достоинством – ни дать ни взять поддатый городской пижон – вылез из «Бронко», лишь самую малость споткнулся о ступеньку и качнулся в противоположную сторону, чтобы удержать равновесие. Выволок сумки с заднего сиденья, направился к крыльцу. Он готов был мамой поклясться, что еще совсем недавно собственной ногой долбанул эту чертову табличку! Однако сейчас все было, как всегда, и плакат виднелся на своем месте. А может, ничего и не было? Ни потасовки в баре Лоретты, ни долговязого придурка, шагавшего, как шарнирная кукла, в сторону полицейского участка, ни подлянки с домом…
Уже на ступеньках Джонс вновь ощутил тревогу, свойственную человеку, который и сам не знает, что его ждет за дверью собственного дома. Он был уверен, что, уходя, погасил весь свет, однако теперь отчетливо видел сквозь синие шторы, что маленькая лампочка включена и освещает всю гостиную теплым янтарным светом. Джонс задрожал, хоть и не был робкого десятка. Им овладело чувство одиночества, бездомности, непостижимости происходящего, а заодно неспособности сосредоточить на чем-нибудь взгляд, сохраняя при этом вертикальное положение. Он коснулся дверной ручки и не слишком уверенно вставил ключ в замочную скважину. Очень медленно открыл дверь. Он все еще сжимал в руках пакеты с покупками, однако даже чуть слышный шорох дешевого пластика приводил его в ужас. Похоже, подумал он, в дом проникли воры; однако эта идея плохо сочеталась с внешним обликом его дома, лишенного каких-либо признаков уюта или элементарного ухода. Там не было ничего – ни самой завалящей картины, ни вышитых подушек. Ничего такого, что могло бы привлечь потенциальных грабителей. И все же…
Он сделал несколько шагов и остановился у двери в гостиную, чувствуя себя в своем доме чужаком и отказываясь верить собственным пьяным глазам. Его грязную, захламленную гостиную омывал все тот же мягкий желтоватый свет. Все поверхности были тщательно протерты, их украшали вазочки с цветами. На журнальном столике стояли маргаритки, а на обеденном столе – желтые розы. Его ноздрей коснулся аромат жарко́го и запеченной картошки. Он обернулся: кухня сверкала чистотой, кругом виднелась всякая утварь для приготовления тортов и прочих хитроумных блюд, а на белой столешнице возвышалась большая глиняная миска картофельно-морковного пюре. Откуда, черт побери, все это взялось? Неужто он и правда пьян в стельку? Но в следующий миг он подпрыгнул от неожиданности и попятился: до него донесся женский голос. По лестнице спускалась женщина: нарядный фартучек, вышитый цветами, светлые волосы, уложенные волнами, из которых торчали шпильки.
– Джонси, – воскликнула женщина. – Сколько раз я тебе говорила:
