Но вот – не трусь… Легко сказать, легко согласиться, но страх живет сам по себе, хоть и в тебе, и с ним договориться невозможно, потому что у него одна цель – сломить твою волю, пожрать твою душу. Страх можно побороть, но победа будет дорого стоить.
Первые метры пути по подземелью еще освещались отблесками огня на стенках туннеля, но дальше световые блики истончились до призрачной прозрачности, качнулись перед глазами, точно перья радужной птицы и пропали вовсе, оставив его в кромешной тьме наедине с собой и своими страхами. Да еще этот невероятно густой запах сырой земли с ноткой грибной плесени. Лис сразу понял, что спелеолог он едва ли не в меньшей степени, чем высотник-монтажник или альпинист, и тут же ощутил несоответствие своего психического состояния текущему местоположению. Очень кстати вспомнились ему пророчества Нины Филипповны, словно не было раньше и не будет впоследствии времени и возможности думать о них.
«Ну вот, посулила мне она шесть схваток, – имея в виду именно Нину Филипповну, размышлял Лис в ритме конвульсивных своих движений по туннелю, – но что это за схватки? Это никакие не схватки, не родовые, а совсем наоборот, форменное избиение младенца. Разве можно назвать единоборством ситуацию, когда на тебя всей силой своей первобытной мощи наваливаются не какие-нибудь бродяги в подворотне, а основополагающие природные принципы? И не по недоразумению какому наваливаются, а со всей основательностью и целеустремленностью, имея в виду тебя именно что уничтожить.
Хуже еще то, что я не понимаю, что они от меня хотят, зачем им нужно к ногтю меня придавить, какая от этого им польза? Вот я, например, раздавлю букашку, муху прихлопну или комара, какая мне от этого польза? Да никакой, если вдуматься. Так, необязательная сиюминутность. Странно, правда? Где я, а где они. Мельче букашки я для них, для принципов этих. И тем не менее не погнушались, не сочли недостойным себя, своего статуса и величия, связались с мельче муравья, со мной. И вот я уже лечу вверх тормашками с крыши. Что не разбился, так просто повезло. Спасли чудо и Нина Филипповна. С водой, правда, непонятно, что было, ежики эти… Шутка, наверное. Подмочили репутацию. Ладно, допустим, шутка, отделался мокрыми ботинками. Так ведь никто не отменял второй попытки, и когда вода примется мочить меня по-настоящему, я, конечно, взмокну. И вымокну. И, скорее всего, утону. Но пока вода отступила, и вот я уже из относительной сырости и влажности попадаю в безотносительное и самое реальное полымя. Мне жарко, черт побери! Так жарко, что я обугливаюсь и едва не сгораю заживо. Я бегу! И куда я бегу? Словно нарочно, единственный путь к спасению ведет под землю. Та-дам! Земля ждет меня с распростертыми объятиями, я сам влезаю в ее лоно, которое, по сути, есть могила. Легко и элегантно меня загнали туда, откуда не выбраться, откуда выхода нет. Слышишь, Лис? Выхода нет…»
Лучше бы он вообще ни о чем не думал, честное слово!
Страх, ютившийся в закоулках его души, воспользовался подходящим моментом и вырвался на волю, мгновенно став полноправным хозяином положения. Расширившись стремительно, словно газ из баллона, страх будто ватой забил, законопатил его горло, грудь и легкие, напрочь лишив способности дышать. Лис сразу почувствовал, что задыхается. Еще он осознал, что ему тесно и невыносимо, что немедленно, сей же момент, он должен выбраться на открытое пространство. Показалось и мгновенно сделалось реальностью, что стенки лаза сдавливают его тело все сильней, не дают пошевелиться, не позволяют двинуться ни вперед, ни назад. Мышцы, словно сведенные судорогой, стали цепенеть и наливаться ломкой болью. «Я в ловушке! – вспыхнула мысль. – В ловушке!» Сердце от такой мысли гулко забилось, заколотилось, причем не в груди, а, выдавленное из нее поршнем страха, выше, в черепе, явно намереваясь вырваться из этой ненадежной клетки через глаза и уши, чтобы пробиваться к выходу самостоятельно, оставив его погибать под землей одного.
Лис мгновенно покрылся какой-то липкой слизью, даже отдаленно не напоминавшей благородный человеческий пот. Он начал биться головой о земляные стены, рискуя либо разбить голову, либо вызвать обрушение свода, но все же, все же сумел сообразить остатками рациональности, что накрыла его паническая атака и что не стоит ей поддаваться, совсем не стоит, особенно если хочется хотя бы однажды вдохнуть чистого утреннего воздуха.
Ему, конечно, хотелось воздуха. И утреннего, и любого, даже вот этого, воздуха подземелья с запахом плесени. Но взять себя в руки было непросто. Ох непросто!
Для начала же следовало отделить себя от страха, найти или создать самому хоть крошечный зазор между собой и ним и каким-то неведомым еще способом выдавить страх из себя. Но как? Как это сделать, если вокруг и внутри – один непроницаемый, монолитный, свинцовый страх? Тем более как сделать быстро? Времени-то на раздумья не было, ему нужен был воздух. Немедленно!
И он попытался заново научиться дышать в этих почти несовместимых с жизнью условиях. Оскалившись, стал рвать зубами на мелкие клочки то, что наполняло его рот, не вполне понимая, что это за субстанция, через силу заглатывая неудобные колючие куски. Он хватал воздух короткими поверхностными глотками, верхушками легких, словно пил студеную колодезную воду, от которой перехватывало и сводило горло. Прорвавшись в легкие, воздух обжигал и согревал. От притока кислорода появились силы и прояснилась голова. И вот тогда он вылез из страха, как змея выползает из старой кожи, сбросил его, оставил позади себя. Нельзя, впрочем, сказать, что ему стало легче или что он воспрянул духом. Нет, ситуация по-прежнему оставалась неприемлемой, зато он сумел в какой-то степени взять себя в руки и освоиться, а скорее отстраниться от нее, дистанцироваться, что в конечном итоге и позволило действовать дальше.
Он вновь пополз по туннелю, на боку, забрасывая
