– В комнату про… – фразу оборвал новый приступ кашля.
Кряжевой без раздумий шагнул в квартиру, прикрыл дверь. Надел купленные четверть часа назад бахилы и двинулся на голос.
Колдун лежал на диване – тщедушный, морщинистый, беспросветно седой. Разочарование сделало вторую инъекцию. Колдун выглядел… никак: бесцветно, что ли. Потустороннего в нем было не больше, чем в железобетонном столбе – гибкости и причудливости форм. Кряжевой почему-то ждал, что увидит кого-то демонического, вроде постаревшего Чернокнижника, но увы. Колдун смутно напоминал птицу, только Кряжевой почему-то не мог сообразить, какую: не ворон, не филин… А может, и не птицу вовсе? Из одежды на нем была полинялая футболка, то ли серая, то ли голубая, и черные тренировочные штаны.
Обстановка в комнате соответствовала интерьеру прихожей. Старенький сервант, двухстворчатый шкаф, тяжелый низкий комод с телевизором на нем, белый пластиковый плафон-юбка с одной лампочкой под потолком. «Зомбоящик», правда, был плоским, но, судя по модели, далеко не новым.
Кряжевой откровенно замялся, не зная, с чего начать. Хозяин квартиры идеально дополнял обстановку, смотрясь в ней так же уместно, как худющий уличный кот возле помойного бака.
– Табурет вона… Рядом сядь.
Кряжевой мог поклясться, что колдун никак не обозначил – ни движением головы, ни пальцем, – где именно стоит табурет, но сам сразу же нашел его взглядом, словно кто-то влез в голову и повернул ее в нужном направлении.
Следом пришло понимание еще одной странности. В квартире не было запахов. Даже намека на них, словно вокруг царила своеобразная стерильность, затрагивающая только запахи.
Особенностью этой, само собой, Кряжевой интересоваться не стал. Молча забрал стоящий в дальнем углу увесистый табурет, поставил его в полушаге от дивана, так, чтобы хозяину квартиры не пришлось поворачивать голову, глядя на гостя. Сел.
Из-за мешков под глазами и кустистых бровей колдуна невозможно было разобрать, смотрит он на гостя или нет. Говоря начистоту, Кряжевому хотелось встать и уйти. Хозяин квартиры выглядел человеком, которому оставалось жить считаные дни, если не меньше. Но это была последняя надежда, пусть зыбкая и почти безумная для привычного к незамутненному, всеобъемлющему пониманию вещей и событий Кряжевого. Только поэтому он не мог взять и зарубить ее. Мало ли, что кажется…
– Рассказывай.
– А как вас по име… – нерешительно начал Кряжевой. И сразу же показалось, что еще до начала фразы губы колдуна потревожила непонятная усмешка.
Договорить ему не дали.
– Бесокрутом кличь. Всю жизнь им прожил, чего перед смертью шкуру-то менять?
«Говорят, что иначе не отзывается, – в памяти тут же всплыл обрывок недавней беседы. – То ли им бесы крутят, то ли он – ими… А может, в одном хороводе топчутся. Только этого никто, кроме него, не знает».
– Хорошо, – глухо проговорил Кряжевой. – Мне сына вылечить надо. Можете?
– Кто… – Бесокрут закашлялся, коротко, сильно. – Кто знает? Человека-то не видя…
– Фотография есть. Планшет его. Майка. Можно же через них как-то…
– Ты меня к прохиндеям из телевизора в родню не налаживай. Соску бы еще принес. Или этот… подгузник.
– Так что делать? – процедил Кряжевой, сдерживая проснувшееся раздражение.
– Гонор-то поубавь… Это не я у тебя в ногах валяться готов. Хочешь, чтобы сын жил?
Кряжевой переждал новый приступ кашля, еле сдерживаясь, чтобы не разорвать криком затхлое спокойствие квартиры.
– Хочу.
– Ко мне двигайся, да наклонись поближе. Через тебя гляну: кровь-то одна…
Кряжевой без промедления выполнил просьбу, нависнув головой над животом Бесокрута. Закрыл глаза, готовый отпрянуть в любой миг, если что-то не понравится.
На лоб и затылок неспешно легли сухие прохладные ладони, чуть надавили. Неприятных ощущений не было, зато легонько потянуло в дрему, но Кряжевой без труда прогнал желание расслабиться. Ладони потихоньку сдвигались, переползая на виски, нажим оставался прежним.
В памяти начали возникать короткие, не дольше секунды-двух, фрагменты прошлого. Даша, Марьяна, Витя, снова Витя… Коридоры и кабинеты медицинских центров, лица врачей – четкие и уже подзабытые, опять Марьяна, опять Витя. Бланки с результатами исследований, Витя, ночи без сна, Витя, Витя. Слезы Даши, глуповатая улыбка дочери. Понимающий, совсем не детский, и оттого – невыносимый взгляд сына…
Воспоминания были бессловесными, лишь картинки, и – эмоции, только эмоции. В глазах, на лицах, в жестах…
Прикосновения исчезли. Кряжевой быстро разогнулся, осознав первый раз в жизни, что на самом деле означает «впиться взглядом».
– Вылечу…
Бесокрут снова зашелся в кашле. Кряжевой ждал, а внутри все переворачивалось и стыло от страха, что он неправильно расслышал сказанное или колдун оговорился, позабыв прибавить «не» в начале…
– Могу вылечить, – хрипло проговорил Бесокрут, и Кряжевой испытал дичайшее, ни с чем не сравнимое облегчение. Врачебные прогнозы: «Полгода, месяцев семь, не больше» – утратили свою жестокую, людоедскую непоколебимость. Развалились, как куличик из песка, по которому с размаху залепили кирпичом.
Эйфория продлилась меньше малого. «Плату просит, на какую не все пойдут… – еще один отрывок беседы сожрал ее, как жаба – мотылька. – Если не готов заплатить, то лучше отступись: ничего хорошего не выйдет».
– За лечение… – сердце словно кинули в морозилку, но Кряжевой заставил себя договорить: – Что хочешь?
Бесокрут пошевелил бровями, и Кряжевой вдруг увидел его глаза. Маленькие, темные. Они смотрели будто бы сквозь гостя, с бесконечным равнодушием, словно Бесокрута не интересовало, что прозвучит в ответ на его слова.
Кряжевой внезапно понял, кого напоминает ему колдун.
Нетопыря. Старого, хитрого, вдоволь попившего чужой крови, но до сих пор не желающего забыть ее вкус.
– Дочь отдай. Она ж у тебя на голову хворая, а двоих я не вылечу…
– Зачем? – выдохнул Кряжевой прежде, чем в голове появилась точно такая же мысль.
Бесокрут мечтательно улыбнулся:
– Детского мясца поем. Оно ведь как снадобье от старости проклятущей: еще годик-другой костлявая поодаль погуляет… Да и вкусно.
Он появился в автобусе за две остановки до выхода. Сел рядом с Кряжевым, покосился на него с явной досадой:
– Все жалеешь… Нет бы – кожу содрать с мордастого, а второму – позвоночник вдребезги. Это ж слизь человеческая, толку-то от нее? А еще лучше – черепушкой хрустнуть, чтобы мозги вразлет по стенкам… Да и с гнильцой харчи-то, с душком: нет чтобы кем почище угостить, душу безгрешную найти. Это мне полакомей. Глядишь, я бы и наелся побыстрее. Расстарайся в следующий раз, будь добр…
«Мерзость ненасытная. – Кряжевой отвернулся к окну. – Жри, что дают, не зуди».
Через несколько минут они вышли возле небольшого парка. Кряжевой посмотрел на часы: нормально, запас есть… Над дальней стороной парка тянулась к небу трехцветная – серебро, синий и кроваво-красный – высотка. Двадцать пять этажей, огромные балконы, панорамные окна. Кряжевой читал в Интернете, что к дорогущим квартирам элитного жилого комплекса «Райский уголок» прилагаются место в подземном паркинге и охраняемая территория. Но попадать в дом
