И вот город вновь слал «коммунарам» весточку. Невидимый убийца – радиация медленно, но верно просачивалась на станцию с текущей через туннели водой. Герои, уходившие в темноту бетонных катакомб, чтобы найти и устранить причину протечки, пропадали навсегда. Среди «коммунаров» даже возникло поверье, что таким образом туннель принимает жертву, ведь после этого причина напасти всякий раз действительно неведомым образом исчезала. Последний доброволец сгинул три года назад, и люди уже стали забывать о радиоактивней воде, и вдруг беда Темных туннелей опять дала о себе знать.
Пьера, стоящего среди прочих жителей, сейчас больше занимало другое. Думы его вились вокруг дочери начальника станции, Мари. В тусклом подземном мире эта девушка была настоящей красавицей: яркой и обворожительно-недоступной. Мог ли Пьер рассчитывать на что-то? Он много раз задавал себе этот вопрос и пришел к выводу, что, пожалуй, да. Но положение ее отца, Филиппа Ламбера, путало все карты. Разве он будет всерьез воспринимать безусого мальчишку Пьера, весь талант которого – играть на стареньком аккордеоне? Что с того, что пожилой Себастьян, воспитывавший его как сына, так поднатаскал парня в музыке, что теперь без Пьера не обходилось ни одно значимое мероприятие? Но только и всего! То ли дело черноволосый Люка, которого друзья-славяне иногда называли Лехой. Он был не только старше Пьера на пять лет, но и сильнее, шире в плечах. А еще он был грубее и приземленнее. Словом, «своим в доску» среди мужского населения станции. Кто же из них двоих нравился Мари? Порой Пьер готов был отдать свою правую руку на отсечение, что девушка выберет его. Те мгновения, когда они оказывались рядом, а в руках у него был аккордеон, казались ему лучшими на свете. Музыкой он мог сказать девушке все то, что не удавалось передать словами. Как он играл для нее! Но Люка ходил в экспедиции к вокзальным складам, чем занял особое положение в станционной иерархии. Поговаривали, что парню уже пророчат должность помощника бригадира и что за столь быстрым продвижением стоит сам Филипп Ламбер, начавший вдруг благоволить к Люка. А это могло значить только одно, что Мари скоро объявит помолвку, и ее суженым будет не Пьер. Последние недели эти переживания жгли изнутри его душу адским, мучительным огнем.
– Я повторю. Тот, кто вызовется идти в туннель и поспособствует решению проблемы, будет удостоен звания национального героя. – Филипп поднял руку, призывая к тишине. – Я уже слышу, как в задних рядах шепчут, что де невелика нация, две сотни человек. Да, это все, что осталось не только от России и Франции, но, может быть, от всей Европы. Но! – он умело держал паузу. – Мы – то немногое, что есть друг у друга. И как смотритель последнего оплота человечества в этих землях, я торжественно заявляю, что выполню любое желание героя, если оно будет в моих силах.
Окончание этой напыщенной фразы наждаком мазнуло по сознанию Пьера. До него наконец дошел смысл сказанного. Взгляд метнулся к Мари. «Вот он, шанс!» Какой прок в постылой жизни, если возлюбленная будет отдана другому? Но он, Пьер, сможет отправится в туннель, разгадать его загадку и просить у Филиппа руку дочери. Нет, в ту секунду Пьер не думал о судьбе невернувшихся, не размышлял над тем, что это может быть билет в один конец. Со всей свойственной юности горячностью молодой музыкант увидел решение проблемы и сунул голову в пасть ко льву. Уже в следующую секунду ноги сами бросили тело вперед.
– Я! – Взоры собравшихся устремились к нему. И в разношерстную пелену людских эмоций – удивление, насмешки, недоверие, страх – губы Пьера еще раз вытолкнули: – Я пойду.
Уже потом, когда он натягивал мешковатую химзу, застегивал непослушные тугие пуговицы и трещащие липучки, девушка пробилась к нему. Мари вкрутилась веретеном в кольцо плотно обступивших его людей и, оказавшись перед Пьером, гневно взглянула ему в глаза. Сказала только одно слово: «Идиот!» И влепила такую пощечину, что голова молодого музыканта мотнулась назад, увлекая за собой все тело. Упасть ему, конечно, не дали. Мужчины подхватили парня, похлопали по плечу, мол, не горюй, чего еще ждать от обиженной женщины? Но он видел, что многие не могли сдержать улыбки.
Когда-то давно Себастьян, звавшийся до катастрофы Всеволодом, сказал приемному сыну: «У всякого человека на Земле есть определенный миг в жизни. Момент исключительной важности и пользы для окружающих. Мы живем ради него. И очень важно уметь понять, когда наступает этот целиком и полностью твой миг». В ту минуту, когда Пьер шагнул из толпы, ему показалось, что это и есть оно. Та самая минута, ради которой он был рожден. Но оказалось, напротив, это был момент его величайшего позора. Надо же было так обосраться! Пьер мог бы стать героем, уходящим в пасть ночи ради жизни всего племени. Но вспоминать его отныне будут не так. «Как, говоришь, его звали? Не помню, но вот леща ему девица залепила знатного! Вот умора была».
* * *К автомату дали только один магазин.
– Так мало? – не скрывая досады, спросил Пьер.
Интендант сдержался, чтобы не произнести: «Все одно не вернешься же». Помялся секунду:
– Знаешь, если все скверно обернется, то и ящик патронов не поможет. Ты уж постарайся, чтобы обошлось. Мы будем за тебя молиться, – но прозвучало это скорее из вежливости. Чувствовалось, что автомат, всю прочую снарягу и, конечно, самого Пьера интендант мысленно уже списал. Раз уж суждено было кем-то пожертвовать, так хоть чтобы это не было обременительным. Иной, быть может, и вовсе бы отправлял добровольцев в одной пижаме и со свечой. А что, туннелю-то какая разница? Однако интендант хоть и был человек практичный, но все же с пониманием. И потому, словно бы в качестве извинения, вдруг придержал Пьера за рукав.
– Постой. На-ка вот, возьми на удачу. Сталь, она, знаешь ли, вернее свинца.
Пьер с легким недоумением принял подарок. Развернул невзрачную тряпицу. Там лежал
