Поначалу Видар даже не шелохнулся. Уж не намерен ли он вымогать какой-либо службы сверх уговора? Но, стоило Луне подумать об этом, Видар сунул руку за пазуху и вытащил из-под плаща небольшой узелок – нечто, завернутое в бархат.
– Я хочу, чтоб вы съели его немедля, на моих глазах, – сказал он, удерживая узелок в паре дюймов от ее руки.
– Разумеется, – спокойно, разве что с легким удивлением отвечала Луна.
Для нее никакой разницы не было: прибавленная неделя защиты отнюдь не сведет на нет благотворного воздействия предыдущей порции. Должно быть, Видар заподозрил, что она не съедает хлеб, а откладывает про запас. Как Луна и поступала – но понемногу и с величайшей осторожностью. Чтобы беспечное воззвание к Богу разрушило ее чары? Нет, этого ей вовсе не хотелось!
На сей раз хлеб оказался черствым, да вдобавок непропеченным. Кто бы ни выбирал его из взимаемого с сельских дивных оброка – Видар, Инвидиана или кто-то другой, – очевидно, он намеревался нанести ей оскорбление. Однако, будь хлеб хорош или плох, дело свое он сделает, и посему Луна, пусть безо всякого удовольствия, но проглотила семь кусочков вязкого мякиша.
Едва с хлебом было покончено, Видар оттолкнулся спиной от стены.
– Отныне в реке будет ждать драка[22]. Узнав что-либо важное, сообщите об этом немедля.
Вот тут Луне не удалось полностью скрыть изумления.
– Как прикажете, милорд, – ответила она, склонившись в глубоком реверансе.
К тому времени, как она выпрямилась, Видара и след простыл.
Ричмондский дворец, Ричмонд,
3 марта 1590 г.
Сколь ни хотелось Девену представить Уолсингему потрясающее откровение в оправе из золота, украшенной рассыпным жемчугом, после двух недель изучения ирландского вопроса пришлось признать себя побежденным.
Нет, дело было не в том, что узнать ничего не удалось – напротив, за это время он узнал о затейливых политических водоворотах, схлестнувшихся вкруг соседнего острова, куда больше, чем ожидал. Включая сюда и кучу сведений об ирландском графе Тироне, и некоторые тонкости касательно графств провинции Ольстер, и о кое-каких уходивших корнями в далекое прошлое спорах, в которые были замешаны и сэр Джон Перрот, и нынешний Лорд-Представитель, Фицуильям.
Но все это не прибавляло к тому, что Уолсингем, несомненно, уже знал, ровным счетом ничего.
Посему Девен и выложил господину все узнанное в надежде, что главный секретарь отыщет в собранных сведениях нечто, ускользнувшее от него самого.
– Я продолжу прислушиваться, – сказал он напоследок, стараясь вложить в эти слова побольше пыла и целеустремленности. – Возможно, я что-либо упустил.
Ради сего совещания он был впервые допущен в личные покои Уолсингема. Особой роскошью они не блистали: о финансовых затруднениях, с коими пришлось столкнуться главному секретарю, Девен слышал от Била. Что многие здесь сидят в долгах, он понял еще в первые дни при дворе, но откровение о финансовом положении Уолсингема навсегда избавило его от иллюзий, будто самое тяжкое бремя ложится на амбициозных молодых людей вроде него самого. В сравнении с десятками тысяч фунтов долга перед самою Короной какая-то пара сотен, одолженная у некоего ювелира, бледнела, меркла, превращалась в сущий пустяк.
Конечно же, сама Елизавета также пребывала в долгу у целого ряда разных особ: так уж устроен мир – по крайней мере, придворный.
Однако и в бедности Уолсингем вовсе не жил. Мебель в покоях, как и одежда главного секретаря, была скромна, но превосходно сработана, а комната – хорошо освещена свечами и пламенем камина, прогонявшим прочь промозглую сырость. Сидевший на табурете у огонька, напротив Уолсингема, Девен выжидающе умолк. Заметит ли господин что-либо, не замеченное им самим?
Уолсингем поднялся и, сцепив за спиною руки, прошелся по комнате взад-вперед.
– Неплохо справились, – после продолжительной паузы сказал он. Голос его звучал ровно, бесцветно, не выражая никаких чувств. – Не ожидал, что вам удастся так много узнать о Тироне.
Склонив голову, Девен окинул пристальным взглядом собственные ладони и провел пальцем по острой зазубрине на ногте.
– Но вы обо всем этом уже знаете.
– Да.
Вздох разочарования сдержать не удалось.
– Тогда зачем же все это было нужно? Просто затем, чтоб испытать меня?
Ответил Уолсингем не сразу. Когда же он заговорил, в его голосе послышалась странная, совсем не свойственная ему тоска.
– Нет. Хотя вы, как я уже сказал, справились отменно.
Новая пауза. Подняв взгляд, Девен обнаружил, что главный секретарь вновь повернулся к нему. В пляшущих отсветах пламени лицо его приобрело особенно нездоровый вид.
– Нет, Майкл. Я просто надеялся, что вам удастся выяснить нечто большее. Отыскать недостающий ключ к загадке, уже давненько не дающей мне покоя.
Его откровенность оказалась для Девена полной неожиданностью. Признание личного поражения, обращение по имени, обсуждение сих материй в личных покоях вместо рабочего кабинета… Да, Бил говорил, что Уолсингем время от времени испытывает странную тягу доверяться другим в тех или иных деликатных вопросах. Другим, к числу коих принадлежал и сам Бил… но до сего дня не принадлежал он, Девен.
– Порой взор новичка может заметить то, чего не увидит опытный глаз, – сказал он, всем сердцем надеясь, что это не прозвучит ни слишком робко, ни слишком навязчиво.
Уолсингем, точно взвешивая что-то в уме, взглянул ему в глаза и вновь отвернулся в сторону. Протянув руку к разложенной на столе шахматной доске, он снял с клетки одну из фигур, смерил ее задумчивым взглядом и поставил на столик близ Девена. То была королева – черная королева.
– Дело о королеве Шотландии, – сказал он. – Кто был игроками в той партии? Чего они добивались?
Сия господская непоследовательность нежданно-негаданно перенесла Девена из Ирландии в Шотландию, без всякой видимой меж ними взаимосвязи. Однако, успев попривыкнуть к самым непредсказуемым способам, коими Уолсингем испытывал его интеллект и осведомленность, он тут же собрался с мыслями. Дело это началось, когда он был совсем мал, а может, и ранее (смотря откуда начинать счет), а завершилось еще до его появления при дворе, но королева Шотландии пользовалась в английской политике таким влиянием, какого подавляющему большинству придворных не видать в жизни, и отзвуки ее деяний не смолкли, не утихли по сей день.
– Мария Стюарт, – проговорил он, взяв королеву со столика. То была прекрасной работы резная фигурка из незнакомого дерева, выкрашенная в черное. – Ее бы саму следовало счесть игроком. Но если вы полагаете ее пешкой…
– Особу, сумевшую наладить столь обширную переписку через французское посольство, пешкой счесть невозможно, – сухо сказал Уолсингем. – Занять время ей, кроме вышивания да интриг, было нечем, ну, а количество гобеленов да подушек, что может изготовить женщина, не безгранично.
– Тогда я начну с нее.
Девен задумался, пытаясь вообразить на месте Марии Стюарт себя. Вынужденная, отрекшись от престола,
