Мортлейк, Суррей,
8 мая 1590 г.
– Да вы с ума сошли! – ахнула Луна.
Но Ди сие предположение нимало не обеспокоило: несомненно, подобные обвинения были ему не в новинку.
– Возможно. Идеальные ясновидцы – дети. Дети и те, кто страдает тем или иным душевным недугом. Вот и Келли умом был нетверд… правда, если в действительности он всего лишь обманывал меня, это мало о чем говорит, но тем не менее. Лучшие ясновидцы – те, чей разум не слишком скован понятиями о возможном и невозможном.
– Тогда – вы сам.
Ди покачал головой.
– Я слишком стар и слишком закоснел в собственных предрассудках. Сын мой склонностей к ясновидению не проявляет, а искать другого у нас нет времени.
Луна медленно перевела дух, словно это могло избавить от ощущения, будто в какой-то момент дела пошли вкривь да вкось.
– Но если даже вы сомневаетесь, разговаривали ли прежде с ангелами, то отчего, во имя Луны и Солнца, полагаете, что один из них откликнется на призыв дивной?
Оба заперлись в самом укромном из кабинетов доктора, строго-настрого наказавшего на удивление многолюдному семейству не тревожить их ни при каких обстоятельствах. Оставалось надеяться, что так оно и будет: по приказанию Ди Луна со вчерашнего дня не принимала никакой пищи, а значит, и бренного хлеба.
Ди прекрасно знал, что из этого следует: едва начав понимать, что у него на уме, Луна рассказала ему обо всем – во всех подробностях. И это еще до того, как он заговорил о решении вверить роль ясновидца ей.
Философ вновь покачал головой.
– Нет, вы не поняли порядка действий. Ваше дело – воспринимать и пересказывать услышанное и увиденное мне. А призыв выполню я. Три предыдущих дня я провел в посте и молитве, ибо собирался еще раз попробовать с сыном, и для подобных деяний вполне пригоден. И ангел, если, конечно, явится, явится не на ваш призыв, а на мой.
Что же, с постом все ясно, но молитва…
– Однако я столь тщательно не готовилась.
Воодушевление доктора несколько поумерилось.
– Действительно. Если сегодня ничего не выйдет, придется пробовать снова, через три дня. Но ведь вы полагаете, что время дорого.
Конечно, Инвидиана, обладая терпением паучихи, может ждать и три года, если это ей на руку. Но чем дольше Девен остается в стенах Халцедонового Чертога, тем верней королева убьет его… а то и хуже.
«Хуже» могло принять множество разных видов. Некоторые представляли собою зеркальное отражение того, чем в эту минуту рисковала Луна. Таинство крещения уничтожало дух дивных, навек превращая их в простых смертных. Правда, этого ритуала Ди не предлагал, но кто знает, какое воздействие могут оказать на нее «ангельские деяния»?
Это пугало Луну пуще всего на свете. Дивного можно убить. Правда, воевали они крайне редко, так как дети у них рождались еще реже того, однако без смертей не обходилось. Что ждет там, за гранью смерти? Этого никто не знал, хотя философы дивных спорили о сем предмете столь же горячо, как и их смертные коллеги. Но эта неизвестность была не столь страшна, как несомненные следствия превращения в смертную женщину. Одно дело – жить рядом с людьми и греться в лучах их бренного бытия, но стать одной из них…
Однако выбор был сделан, и на попятную Луна пойти уже не могла.
– Тогда объясните, что я должна делать, – сказала она.
Ди взял ее за руку и отвел в крохотную часовенку, примыкавшую к кабинету.
– Преклоните колени, – велел он, – и помолитесь со мной.
Еще никогда в жизни Луна не чувствовала себя столь ужасающе беззащитной! Под защитой бренного хлеба она могла бы читать молитвы не хуже всякого человека, но сейчас?
Ди добродушно улыбнулся. Если ее неземное обличье и внушало ему тревогу, он давно уж никак этого не проявлял.
– Бояться нечего. Забудьте все молитвы, что слышали от других – хоть от католиков, хоть от протестантов. Всевышний слышит не слова, не речи, а чувства.
– Из каких же вы христиан? – спросила Луна, отчасти от изумления, отчасти затем, чтоб потянуть время.
– Из тех, что полагают любовь и милосердие главными христианскими добродетелями, фундаментом истинной веры, которого не касаются и глубочайшие из религиозных схизм.
Узловатые пальцы коснулись плеча, побуждая преклонить колени.
– Говорите языком милосердия и любви, и Господь вас непременно услышит.
Луна подняла взгляд к кресту на стене часовенки. То был обычный крест, без терзаемого муками Христа на нем, и от этого ей сделалось легче. Сам по себе этот символ не внушал никаких тревог – по крайней мере, здесь и сейчас. Ди верил в собственные слова всей душой, и, не обращенный против Луны чужою волей, крест ей ничем не угрожал.
«Языком милосердия и любви…»
Луна сложила руки перед грудью, склонила голову и начала – поначалу неуверенно, не без запинки, но вскоре слова молитвы обрели плавность. Пожалуй, она и сама не могла бы сказать, говорит ли вслух, или же только в уме. Вдобавок, слова то и дело перемежались идеями, образами, смутными страхами и вожделениями. Сначала все это весьма напоминало сделку – дескать, ты помоги мне, а уж я в долгу не останусь; затем на смену торгу пришли объяснения, оправдания и даже извинения. «Да, я – дивная. Что это значит в глазах всего мира? Как знать… Быть может, мы – падшие ангелы, быть может, древний народ, или сами того не сознающие демоны или вовсе нечто такое, что смертным и в голову не придет. Я не называю себя христианкой и не обещаю обратиться к тебе. Но неужели ты позволишь этому злу продолжаться лишь потому, что против него борюсь я? Неужто доброе дело перестанет быть добрым, сотворенное некрещеной душой?»
И, наконец, безмолвная мольба. Инвидиана – или Суспирия – перенесла сию битву на почву, чуждую Луне. Брошенной на произвол судьбы, заблудившейся в мире, куда более непривычном, чем подводное царство, ей не добиться успеха, не выстоять без помощи со стороны.
Всецело отдавшись молитве, она совсем позабыла, что это – лишь подготовка, и вздрогнула от неожиданности, когда Ди вновь коснулся ее плеча.
– Идемте, – сказал он, поднимаясь с колен. – Вот теперь попробуем.
Богатством обстановки рабочий кабинет не блистал. Книжные полки с несколькими потрепанными, едва не до дыр зачитанными томами. Посреди комнаты – стол, ножки коего упираются в восковые круги, испещренные затейливыми знаками. На столе – нечто круглое и плоское, накрытое алым шелком.
Поместив поверх скрытого от взоров предмета хрустальную сферу, Ди отступил назад.
– Прошу, садитесь.
Луна с опаской опустилась на краешек кресла, обращенного к шару.
– Сейчас я произнесу слова призыва, – сказал Ди, раскрывая одну из книг.
Еще один том, раскрытый
