Проблема заключается именно в этом.
Но, быть может, для ее решения нужно вернуться на четыре года назад. Возможно, мне удастся провернуть эту сделку.
– Почему мы с тобой постоянно натыкаемся друг на друга по утрам?
Ник.
Я поворачиваюсь к нему, пряча камень в складках платья. Жаль, мне не удастся положить его в карман незаметно.
Задорный огонек в глазах юноши заставляет задуматься, как долго он здесь стоит. Он при полном параде: гладко выбрит, стоит, подперев бока руками.
– Я не преследовал тебя, чтобы надоедать вопросами про поцелуи, честно.
– Агааа, все так говорят.
На щеках Ника вспыхивает румянец. Я понимаю: он жалеет, что побрился так рано.
– Прости меня. Это не мое дело.
Я улыбаюсь Нику.
– Конечно, это твое дело – ты мой лучший друг.
Он делает два шага, садится на пристань, свешивает ноги и начинает ими болтать. Я нахожу сухое местечко рядом и тоже сажусь.
– Хороший из меня лучший друг, – произносит Ник. – Всегда бросаю тебя, если долг зовет. А ты даже не можешь поговорить со мной о парнях – от одного упоминания поцелуя я превращаюсь в горгулью свекольного цвета.
Одной рукой я беру его под локоть, а другой незаметно кладу камень в карман платья, спрятанный среди складок.
– Справедливости ради, речь идет о твоей лучшей подруге, которая целует твоего двоюродного брата, который тебе как родной.
Он кивает.
– Да, это правда. Почему ты не могла захомутать не такого близкого мне человека? Например, Руйвена, или Дидрика, или Йена?
Я ничего не могу поделать и тут же морщу нос.
– Потому что Руйвен, или Дидрик, или Йен… думают, что я слишком высокого о себе мнения.
– А Икер разве нет? – Ник выгибает бровь.
Теперь мои щеки полыхают. Смеясь, я показываю на них пальцем.
– Вот так ты выглядишь, когда мы говорим о поцелуях.
Ник смеется и краснеет от одного слова «поцелуи». Когда наши взгляды встречаются, черты друга становятся мягче. Он убирает упавшую на мою щеку прядь – в этом жесте нет страсти, как у Икера. Однако есть семейная любовь и забота.
Он проводит большим и указательным пальцами по моим волосам. Я смеюсь, потому что не знаю, как еще реагировать. Когда смех стихает, я не могу вдохнуть. Все мои усилия сосредоточены на том, чтобы выдержать его взгляд.
– Посягаешь на мою территорию, братец?
Мы моментально разворачиваемся и видим Икера. Тот одет в парадный костюм, но не побрился. На плече у него корабельный канат.
– Ничего не могу поделать: моя лучшая подруга – самая красивая девушка в Хаунештаде.
Икер не смеется. Его голос звучит жестко.
– Я бы на твоем месте не заявлял об этом так громко. Поверь моему опыту, не стоит злить блондинок.
Я заставляю себя состроить недовольную гримасу.
– Неужели кто-то однажды обжегся?
На губах Икера появляется дьявольская улыбка. В холодной глубине глаз загорается знакомый самодовольный огонек.
– Да, и мне до сих пор больно от этого, – он вскидывает бровь. – Моя мама всегда говорит, что нужно поцеловать то, где болит.
Я встаю на ноги. Пальцы Ника все еще трогают мои волосы.
– Это еще успеется, Икер.
– Да, потом, – встревает Ник, вставая между мной и Икером. – А сейчас давай браться за работу. Твой корабль сам себя не подготовит.
– Забавно – учитывая тот факт, что это ты ушел на пристань и не вернулся.
– Куда вы собрались? – быстро спрашиваю я, обеспокоенная тем, что Икер уплывет без меня.
– Отец хочет взять дворцовых слуг на пароход на сегодняшний Праздник моря.
Мои мысли были сосредоточены на балу. Прибавим к этому недосып – и я совершенно забыла про Праздник моря. Это торжество устраивается днем в гавани перед основным событием – балом. Обычно праздник проходит весело: все хаунештадцы снимают свои лодки с якорей и плавают недалеко от берега. Таким образом мы становимся ближе к почитаемому нами морю. Кроме того, мы всегда можем посмотреть на сушу и понять, как красив наш родной город.
– Как бы там ни было, – продолжает Ник, – мама хочет, чтобы все ее специальные гостьи и их компаньонки погрузились на борт старого трехмачтового парусника. А Икер не хочет присоединяться к этой компании.
– Это было бы крайним проявлением тупости, – бурчит Икер.
– Потому мы приняли волевое королевское решение поплыть на шхуне.
Глупо, конечно, но у меня перехватывает дыхание.
– Мы вчетвером и больше никого?
– Безусловно, – Ник кивает. – При условии, что мы отчалим до того, как мои родители прознают об этом плане.
Я чувствую прилив радости. Мы вчетвером на лодке целый день. Смеемся, поем, едим. А потом наряжаемся и танцуем всю ночь напролет – достойное завершение Литасблота и прекрасное начало новой жизни. Камень, оттягивающий мой карман, подсказывает: все идет правильно.
– Превосходно.
25
Когда я вернулась, Аннамэтти уже проснулась и оделась. Она стояла у окна, разглядывая синюю морскую даль. И, несмотря на голубое небо и заливающие комнату лучи солнца, было заметно: девушку что-то тяготит. Неудивительно. За этот день – точнее, за следующие шестнадцать часов – решится вопрос жизни и смерти.
Она стоит неподвижно и не оборачивается на звук открывающейся двери и моих шагов. Не спрашивает, где я была. Но проходит минута. Аннамэтти наконец начинает говорить.
– Отсюда такой прекрасный вид на море, – восхищается она, поворачиваясь ко мне. – Жаль, я никогда не смогу вернуться. И не смогу остаться здесь. Ох, Эви. Мне не следовало выходить на сушу.
Ее голос дрожит. Русалка закрывает лицо руками.
Сейчас неподходящее время для подобных разговоров. Никаких «мне жаль» и «мне не следовало».
– Я знаю, что делать, – говорю я.
– Нет, – она поднимает глаза. В них читается гнев. Девушка говорит надломленным голосом:
– Я тебе говорила. Ты не можешь использовать приворот, Эви. Ты не понимаешь, как это работает! Что же я наделала. Что же я…
– Нет, знаю, – я подхожу на шаг ближе, решительно расправив плечи. – И если Ник ничем не может тебе помочь, то я могу. Я нашла нужное заклинание. Между нами говоря, ты сможешь остаться здесь. Я точно знаю. Я все просчи…
– Нет. Ты. Не. Знаешь. – Она нависает надо мной и хватает мои запястья. На ее ангельском лице проступают темно-красные пятна. – Не важно, какое ты там выдумала заклинаньице. Магия не примет ничего, кроме обещанного ей. Нет, нет, нет…
Но вдруг ее боевой настрой испаряется. Аннамэтти пошатывается и начинает оседать на пол. Я подхватываю ее и пытаюсь смягчить удар, когда мы падаем на каменный пол в ворохе шелков и золотых нитей.
Она опускает голову ко мне на колени. Плечи девушки содрогаются крупной дрожью. Она начинает выть. Бесслезно. Но я уже привыкла. Я нежно кладу руку ей на затылок и начинаю гладить подругу по волосам. Я делаю глубокий вдох, чтобы голос звучал ровно и спокойно.
– Мы проведем целый день на лодке с Ником. Только мы четверо. А вечером будет бал. Бал – это самое романтичное событие из всех существующих в этом мире. Настоящая любовь – это фактически обязательная его декорация.
Аннамэтти мотает головой из стороны в сторону, все еще лежа на моих коленях. Она ничего не говорит.
– Если после последнего танца магия не получит необходимое, мы возьмем дело в свои руки, – я обнимаю русалку за плечи и кладу свою голову на ее. – Я тебя не отпущу.
* * *Когда мы выходим на улицу, в солнечном свете становится видно: все переживания Аннамэтти написаны у нее на лице – поверх веснушек.
Девушка беспокоится о количестве оставшегося времени.
О чувствах Ника.
Но больше всего она нервничает из-за того, что мы будем на воде. Я знаю:
