В конце всех концов они, конечно, тварь эту выловили, Аллен подхватил на руки Юу, а Юу удерживал в охапке свою ногу, руку и бьющегося гибрида с мутацией всех возможных генов, отрешенно думая, что ему того как будто бы искренне жалко, а еще всё отчетливее приходя к выводу, что жрать это создание — Уолкер же наверняка собирался именно жрать — опаснее, чем жрать ту же говядину из стальных бидонов да непонятных клюшек-половников.
Спустя новый отрезок оттикавшего времени стенной коридор привел их к кафедре сводчатого зальчика настолько заброшенной замусоренной наружности, что порывами, если поднять взгляд к потолку, становилось даже страшно: а не рухнет ли вся эта громада им на головы, если иметь неудачу задержаться здесь дольше допустимого, отмеренного и прописанного молчаливыми сквозняковыми фантомами?
И вот так теперь Юу, устроившийся во внутренностях этого самого помойного атриума и пытающийся дождаться, когда с вымотанным телом срастутся отнимающиеся кровоточащие конечности, с радостью бы огрызнулся, что сколько же можно-то, что он в жизни своей столько не ходил, не пытался убиться, не сходил с ума и не привык, абсолютно не привык разноситься от этого по болящим мясным кускам, но сказать ничего подобного не мог — Уолкер, если хорошенько приглядеться, развалился тоже, пусть и сугубо по-своему, по-человеческому, неприметным полуслепому глазу образом.
Сидел на полу, подобрав да скрестив изношенные пыльные ноги, пытался приманить, как сам сказал, огонь, попеременно капая в кучу из надранных да сложенных шалашиком досочек, бумажек и клеенок то одну жидкость, то другую, то третью щепотку белого или красного порошочка, то четвертую — до этого он, изучив все и каждую видимые полки открывшегося нижнего яруса, пособирал всевозможные попавшиеся баночки, флакончики, бутылочки, объявив, что если что-нибудь из этого хорошенько смешать, то наверняка получится развести хороший костер длительного применения, и теперь веселился, теперь, кажется, так по-детски и так по-безумному игрался. Исковерканно улыбался готовым вот-вот расхохотаться или расплакаться сумасшедшим, колдовал, с блеклым кривым смешком заверял, что если ошибиться — всё это может к чертовой матери рвануть, забрав вместе с собой и их. Пошатывался из полюса в полюс часовым маятником, иногда слипался мокнущими ресницами, часто зевал, тер покрасневшие глаза ребрами ладоней, но всё равно старался, и когда Юу все-таки соизволил открыть рот — бумага в шалаше занялась двумя-тремя ярко-синими искрами, что, впрочем, тут же и погасли, оставив в воздухе едковатый запашок неприветливого горелого вещества.
Юу, стремясь исполнить обращенную в призыве отчаянья просьбу и действительно что-нибудь глупому клоуну сказать, посмотрел на выловленную недавнюю тварь — то ли Аллен был таким добродушным, то ли попросту предпочитал есть свежие продукты, но оставлять животину мучиться да тухнуть он не стал: вылил две из трех емкостей в отыскавшуюся в камне кривоватую пробоину, заполнив ту водой примерно до четверти, погрузил туда тварь, и теперь та отчаянно билась, плескалась, лупила рыбьим чешуйчатым хвостом, в то время как рядом с тем шлепали по вспененным волнам шесть человеческих рук, а само изумительно-гадкое тело завершалось лохматой гигантской башкой того, кого седой экзорцист обозвал незнакомой обескураженному Второму «лошадью».
— И что… ты правда собираешься это есть? — с сомнением спросил Юу, скашивая глаза так, чтобы видеть только трепыхающийся хвост и никакой головы с налитыми глянцевой чернотой лупящимися глазами, мучающимися не то паникой близкой смерти, не то паникой прокаженного, не воспринимающего окружающей реальности разума: откуда бы понять, кто чем живет, если говорят эти «кто» совсем на иных языках, если и говорят вовсе?
— Правда собираюсь, — железно уверил непрошибаемый Уолкер, всё колдуя да колдуя над своими огненосными баночками.
— Но ведь она… странная немного. Наверное… — осторожно проговорил Юу, не умеющий быть с самим собой настолько ошеломляюще искренним, чтобы признать, что животину, кем бы та ни являлась, ему попросту жаль, а там, где жалость — лишние причины не нужны. — В месте, откуда ты пришел, их много таких, подобных ей тварей?
Уолкер ненадолго остановился, задумчиво поглядел на притихшее как будто существо, потом — на выжидающего ответа взлохмаченного мальчишку. Посерьезнев, отрицательно качнул головой.
— Не много. Если честно — я вообще их таких никогда не видел и не слышал, чтобы хоть кто-нибудь нечто похожее прежде встречал…
— И что? Тебе не кажется, что это уже ненормально?! Неужели и после этого ты станешь ее…
— Мы, — перебил его чертов гребаный солдатишка, такой же невыносимый, как и застрявшая в заднице колючка. — Мы с тобой оба станем ее есть.
Вот здесь Второго накрыл липкой ладонью задувающий на ухо кесаревый ужас.
Вытаращив глаза, брезгливо перекосившись и высунув в неприязненном отвращении язык, стремительно покрывшийся едкой слюной не голода, а желания хорошенько выблеваться, мальчишка отполз назад, протестующе вскинув руки, и та из них, что левая, страдающая весь недолгий, но мучительный путь, оторвалась обратно, с глухим шлепком хлопнувшись на пол, чтобы из плеча, пронизанного импульсами ослепляющей адовой боли, снова потекла ненасытная кровь.
Юу, согнувшись пополам, глухо ругнулся, зычно матернулся, подхватил несчастную конечность дрожащими испитыми пальцами. С бешенством подтащил ту к себе, обматывая кочующей туда-сюда грязной рубашкой Уолкера, разбросанной и разодранной на более мелкие куски между его руками и ногами. Порадовался, что хотя бы нога держалась, не доставляя добивающих проблем, и только после этого, ощерив зубы, угрожающе рыкнул, предупреждая от потянувшегося навстречу встревоженного касания:
— Пошел бы ты в жопу! Я не буду это жрать! Тебе надо, ты и жри, извращенец двинутый! Не стану я жрать ничего, что двигается и лупится на меня своими сраными больными глазами!
Сучий Уолкер, вроде бы весь такой мягкий и сострадательный, когда не нужно, когда сам того зачем-то хотел, оставался до беспамятства несгибаем. Более того, сучий Уолкер даже бровью не повел на все остереги и отказы, и почему-то именно сейчас его поганому кострищу приспичило развестись, разгореться, колыхнуться ядовитым неоном вскармливающего самого себя пламени да зародиться мгновенно обдавшим жаром пожаром, озлобленно терзающим всё, что в него соизволили откупом да выкупом зашвырнуть.
Уолкер ликующе потер одну о другую ладони, быстро потянулся вкось и в сторону, откуда подтащил отодранные загодя от мебели деревяшки, расщепил те на прутья да принялся любовно подбрасывать
