Мальчишка беспокойно оглянулся. Покосился туда, покосился сюда, еще раз окинул Уолкера пристальным задумчивым взглядом, точно пытаясь прийти к единогласному с самим собой решению — доверять или не доверять. Что в конце всех концов придумал — непонятно, зато, помешкав, выдал:
— У меня бывают билатеральные ассоциированные галлюцинации. По крайней мере, они это так всё время называют.
Аллен с искренним непониманием сморгнул оставшуюся в складочках век воду, приоткрыл рот, пытаясь переспросить или хотя бы уточнить, но мальчишка, и без того всё прекрасно поняв, тут же пояснил сам:
— Иногда я вижу, как здесь шляется наглая паскудная баба, которой как будто нет и быть не должно. А еще цветы — тут порой повсюду распускаются чертовы цветы. Розовые лотосы. Очень яркие. Я тоже проваливался туда, — кивок в сторону морозящих дырок, — когда пытался их всех догнать. Им-то хоть бы что, шатаются себе спокойно по воздуху, летают, зависают, проходят сквозь… Что ты вообще здесь делаешь, придурок? Я думал, ты уже давно свалил вместе с теми идиотами.
Кнопочки-винтики чужого настроения переключились настолько стремительно, что Аллен не сразу за ними угнался. Всё еще крутя в голове невыговариваемые галлюцинации, повторно приоткрыл рот, тряхнул головой, выбалтывая из ушей гадостную липкую воду. Тихо, но почти решительно выговорил:
— Как видишь, никуда я не свалил.
— Почему? И где они тогда? Идиоты. Неужели вот так взяли и отпустили тебя? Хрен я тебе поверю: эти уроды тут даже крысам бегать не дают, всё боятся, что кто-нибудь что-нибудь запрещенное пронюхает, — предупредили его то ли с угрозой, то ли с намеком, то ли попросту на всякий случай, так и продолжая стоять в тени да придерживаться каменистого бока разделяющей колонны.
— М-м-м… я догадывался, что ведут они меня отнюдь не к выходу, и что отпустить так легко — тоже не отпустят, но после того, как остались без сознания, отпустили, конечно. Что им оставалось? Кажется, здесь это единственный способ приходить с людьми к соглашению, хоть я им и не то чтобы сильно доволен, — с лучезарной улыбкой отозвался Уолкер, и мальчонка, недоверчиво вытаращив глаза, приопустил нижнюю губу, выпрямляя тощую спину. Впрочем, спросить ничего так или иначе не успел — седой экзорцист, и без того слишком долго мешкающий, потянувшись, поднялся на ноги, хрустнул суставами-позвонками. Еще разок отряхнулся и, растерев пальцами да когтями стынущие плечи, уже куда серьезнее признался: — По правде говоря, я вернулся за тобой, малыш.
Сказал он это, кажется, настолько непоправимо в лоб, что даже испугался — а не полопаются ли сейчас мальчишеские белки от таких вот богатых неудобоваримых экспрессий.
Сделал шаг навстречу, тут же добившись того, что мелкий дикаренок отскочил на ровно три таких же прыжка, часто-часто забившись сердцем, еще чаще задышав.
— Не приближайся ко мне! Даже не вздумай! — выпалил мальчишка, украдкой озираясь по сторонам. — Не подходи, иначе заору, и тебя быстро отсюда выпрут, на опыты нахрен пустят, чокнутый ты психопат! У тебя проблемы похуже моего, с твоим двинутым мозгом!
— Но…
— Что значит «ты приперся за мной»?! Как это вообще понимать?!
Он нервничал, но не кричал, полухрипел скорее, словно и правда где-то здесь неподалеку ходил кто-то, кто мог услышать и прийти проверить, в чём, собственно, дело.
— Так, — настойчиво, непреклонно ответил Аллен. Сложил на груди руки, поигрывая длинными, покрытыми инеем, когтями, раз за разом привлекающими детское непосредственное внимание. Помрачнел, улыбку стер, но приближаться и давить перестал, стараясь говорить мирно, пусть и непоколебимо. — Я не знаю, что и кто делает с тобой, но вижу, что ничем хорошим это для тебя не оборачивается. — Глаза снова выхватили охваченные кровью подрагивающие ноги, руки, застывшие на губах багровые струпья, выжженные изнутри глаза, забинтованную теперь еще и шею. Внутри, скребнувшись о печень, похолодело сильнее, чем дышал зимой воздушный газовый лед. — Никто не имеет права издеваться над тобой против твоего на то желания, а…
— Да что ты пони…
— Не перебивай, — тёмно отрезал он, с ликующим обескураженным сердцем чувствуя, что лидерство над упрямым, кусачим, но потерянным ничейным ребенком взять может легко, с одной руки, пусть и только собирающейся познакомиться с острыми молоденькими зубками. — И не лги мне, пожалуйста. Не надо. Ни черта тебе не по душе то, что с тобой делают — хотя бы это я хорошо понимаю, представь себе. И если ты отказываешься нормально мне всё рассказать, я просто заберу тебя с собой и уведу прочь. А дальше что-нибудь придумаем. В любом случае снаружи тебе будет лучше, чем здесь, можешь не сомневаться.
Мальчишка перешуганно сглотнул, очертившись трепетным кадыком. Сам того не замечая, попятился, едва не споткнувшись о бетонную перекладину и не растянувшись на дожидающемся полу. Мотнул головой, тяжело прохрипел и, ухватившись подрагивающими пальцами за сбитую рубаху на груди, сорванным голосом спросил:
— Снаружи — это где…? За стенами лаборатории, что ли…?
Аллен удивленно кивнул — на его взгляд ответ и так был понятным, если только не…
— Ты что… Никогда там не бывал, за стенами…? — дурной вопрос, глупый вопрос, прав дикаренок — совсем он с ума посходил; разумеется, мальчишка там бывал, иначе…
— Конечно нет, идиотище! — поразив в самое сердце, опоенное мясистым корневым отваром, вспыхнул тот. — Кто меня туда выпустит, а?! Я тут сделан, в этом чертовом месте, в родильной! Я всего около года живу! Они часто говорят, что даже у вас, людей, в один год никого никуда не отпускают… Не отпускают же, правда?
Аллен онемел. Непонимающе сморгнул, громыхнул потрохами. Словив в синих глазах проступающий след дымящегося отчаянья, поспешно кивнул, подтверждая, что ни в какой год никто никого не отпускает. Не зная, как подобрать выпавший из рук единственный ключик, как вообще связать между собой одно и другое, полуубито, полубезумно пробормотал:
— Как это «около года», малыш…? Ты же ведь выглядишь так, будто тебе, по меньшей мере…
— Девять, — поведя плечом, нехотя отозвался мелкий. — Моему телу девять. Оно уже было создано в этом возрасте и ничем особенно за прошедшее время не изменилось. Кроме того, что они срезали мне волосы, но хрен бы им, я снова их ращу и тронуть на этот раз не дам. Меня создали то ли восьмилетним, то ли девятилетним — я не вдавался в подробности, а они говорят, что так легче работать, так больше шансов для чертовой синхронизации и со мной не нужно возиться. Я торчу здесь около десяти месяцев и ничего,
