— Прости меня, — едва слышно произнес он. — Прости. Мой песок должен исцелять, но… его так ценили, его так берегли, а в итоге… он оказался тем еще мусором.
Ветер скользил по его светлым волосам. Размеренный летний ветер. Не бешеные порывы, как зимой, а легкое, нежное касание — вот он я, тут, пролетаю мимо на сотне крыльев, и моя-то сотня лучше, моя-то сотня мягче, моя-то сотня тише, чем у этих твоих чаек… и у этих твоих ворон.
Эста не произнес больше ни единого слова. Поднялся и ушел, и белый непокорный песок шелестел под его шагами, будто шкура колоссальной змеи.
Кит за ним не последовал. У них часто возникали — не ссоры, а какие-то заминки, минуты, когда Эста вот так поднимался и уходил, а Кит оставался у темного кострища, и ему чудилось: это насовсем. Но потом Эста, все так же не объясняя, что ему не понравилось, опять садился на краешек старого походного плаща — и бросал что-нибудь невозмутимое типа: «Ну и погода сегодня, я так замерз!»
Кит улыбался. И понятия не имел, как ответить.
Ветер скользил по его светлым волосам. Размеренный летний ветер…
Он различал, как шумит, как сонно вздыхает море. Ему тоже надоели крики безумных чаек, ему тоже надоела жара, ему тоже надоели эти бесконечные дни, когда, пока дожидаешься ранних сумерек — минует будто полжизни…
Сумерки явились. А Эста — нет.
На что он обиделся, спрашивал себя Кит, пока шагал к полосе прибоя. На что он обиделся? Я ведь назвал мусором не себя. Ладно бы, если себя, но я ведь ненавижу песок. И Эсте известно, что я его ненавижу…
Сумерки плясали над пустыней азартно и радостно. Словно были счастливы шансу находиться бок о бок со своими Создателями.
Над полосой прибоя возвышалось некое подобие замка. Довольно-таки изящного, украшенного галькой и ракушками, песочного замка; Эста, сосредоточенно хмурясь, корпел над его северными колоннами. На левом плече Эсты гордо восседала растрепанная чайка, а еще две чистили перья, цепляясь коготками за пряди его волос.
Все слова, с таким трудом — и таким сомнением — приготовленные, застряли у Кита в горле.
Эста избавился от последней ракушки и нежно погладил чайку, задремавшую на его плече. Та что-то заворковала, что-то забормотала, крайне довольная этим его участием.
— Из песка можно, — громко заявил он, — строить. Песком не обязательно исцелять. Кто вообще сказал, что тебе надо заниматься именно этим? Если ты — боец, если ты — воин, кто вообще додумался привязать тебя к ЭТОМУ?!
Тон чайки изменился. Ей наверняка не понравилось, что такой чудесный парень, как Эста, позволяет себе унижаться перед мальчишкой, которому вообще не место у берега, которому вообще не место… нигде.
— Шутишь? — едва ли не шепотом отозвался Кит. — Шутишь, да? Какой из меня боец? Какой из меня… воин? Ты посмотри, — он поднял руки, будто предлагая Эсте полюбоваться своей ненадежной, хрупкой фигурой. — Серьезно… ты посмотри. Какой, забери меня Дьявол, воин может получиться из… чего-то похожего? Да и, — он криво улыбнулся, — помимо всего прочего, я… трус. Какой, забери меня Дьявол, боец может получиться… из труса?
Эста посмотрел на него так внимательно, будто увидел впервые.
И отвернулся.
— Как ты смеешь называть себя трусом, — обронил он, — стоя — с гордо выпрямленной спиной?
Кит дернулся к нему — не отворачивайся, не отворачивайся, не нужно!.. — и… проснулся.
Наверху, в тисках идеальной прямоугольной дыры, пламенели звезды. Целая россыпь живых, пульсирующих огоньков — совсем не таких, как… дома.
Я ненавидел мир, сотворенный с помощью Эсты, а теперь зову его пустоши своим домом. Я ненавидел мир, сотворенный с помощью Эсты, а теперь хочу всего лишь туда вернуться, хочу снова лечь на песок, хочу…
…и мертвые птицы будут коситься на меня с полосы прибоя. Коситься безучастно и глуповато, потому что, как правило, после смерти никто не выглядит особенно умным.
Хотя человек, так похожий на Эсту, и одновременно — человек, абсолютно на него не похожий… выглядел потрясающе. Выглядел так, будто не умер, а добровольно остался греть своим телом каменное дно озера. Выглядел так, будто по-прежнему видел над собой небо, и луну, и серые клочья облаков.
Я… буду скучать по тебе, усмехнулся Кит. И я… буду о тебе помнить.
Он с горем пополам выбрался оттуда, куда попал, и с недоумением огляделся. Явно не империя Сора, явно не Карадорр — нет, и возвышается над могилами дом — с потрепанной соломенной крышей и лишайниками на деревянных стенах. Кое-где обросший веселыми шапками грибов, наверняка несъедобных — но хозяин не торопится их снимать, как, впрочем, и заниматься ремонтом. Его не интересует развалина, торчащая над землей. Его интересуют комнаты, сокрытые под…
Отчасти благодаря ему я проложил под озерами, океанами и пустошами сотни, тысячи, миллиарды ветвистых тоннелей. Отчасти благодаря ему я впустил в эти тоннели эрдов — но эрды вылезли наружу, напоследок плюнули в темноту и попытались выжить на Харалате… попытались так, что Мительнора испуганно втянула голову в плечи и выставила удесятеренные караулы между своими — и харалатскими берегами.
Почему раньше, опять усмехнулся Кит, я не замечал, насколько мой мир чудесен? Почему раньше я не замечал, как хитро, как затейливо связано в его пределах что-то откровенно мое — и что-то откровенно твое?..
Почему раньше я не замечал, как стелется янтарь над заснеженными пустошами, и какими красивыми бывают «чистые» Гончие, и какими потрясающими, и какими сильными? Почему я не замечал этого — до тех пор, пока они — все — не погибли?..
Орс лежал на траве у дома. Рядом стояла перепачканная лопата; лихорадочно извивался под ее весом раненый дождевой червяк.
— Спасибо, — рассеянно обратился к нему Кит. — Славная получилась… могилка.
— Обработка данных, — покладисто кивнул симбионт. И тут же сменил тон: — Ага. Для тебя ничего не жалко.
Рядом валялась шахматная доска.
Рыжий парень со смешными пятнами густых веснушек поглядел на Кита из-под полуопущенных век. Ему, наверное, хотелось как следует отдохнуть, а не болтать с раненым юношей, насквозь промокшим раненым юношей, чья память то и дело болезненно искажается — и ломает картину за картиной. Вот он, Эста — высокий зеленоглазый человек. Вот он, Эста — колоссальный дракон с песочного цвета шкурой. И вот оба эти образа, будто по ним с размаху бьет невидимая кувалда, разлетаются то ли сотнями беспощадных осколков, то ли крупицами ко всему равнодушной пыли. И вот оба эти образа…
Юноша покачнулся и присел, едва успев поймать землю не лицом, а
