Лаэрна, увы, неплохо укреплена. И в ней находится император; он, император Соры — вовсе не глупый человек. Он осознает, какая угроза нависла над ее землями, и постарается вытащить ее из беды — чего бы ему это ни стоило. И тут распахнет объятия — самый настоящий Ад, и мы будем в его… как я выражалась на «Asphodelus-е»… эпицентре, и мы, скорее всего, погибнем, не успев наказать некого лорда за спущенную тетиву, за плечи составного лука… и за комок железа, любопытно выглянувший из-под ребер капитана Хвета.
Нет… из-под ребер моего Талера.
Лаур, конечно, понял ее неправильно. Лаур, конечно, так далеко — и так печально — не рассуждал; он просто обнял девушку за плечи и притянул к себе, и она была спрятана, она была укрыта, она была — украдена у распахнувшего светлые глаза Мора, она была украдена у распахнувшего светлые глаза мира, она… была украдена у мира, чей Создатель научился хоть немного любить — и запер себя на белом берегу пустыни.
Господин Кит был Создателем. Господин Кит нарисовал заснеженный Карадорр — и позволил ему родиться, позволил ему подняться — из-под воды, из-под соленой океанской воды, и обрасти зелеными травами, и расплакаться озерами, и оскалиться — обледеневшими пристанями.
Точно… плеск воды в озере — это первый плач ребенка. Первый плач ребенка, чье тело — земля, и — опять же — песок, и упрямые, непоколебимые корни, и каменная брусчатка, и высокие шпили, и сады, и пустоши, и колья деревянного частокола. Хиленького деревянного частокола; если тебе захочется нахрапом взять эту проклятую деревню — Дьявол с тобой, бери.
За всю свою жизнь дети племени Тэй — ни разу — не построили ни одной крепости, ни одной цитадели. За всю свою жизнь дети племени Тэй — ни разу — не воспользовались пушками, не воспользовались порохом. Пускай под конец это произошло от бессилия, это произошло — от гордыни, от непомерной, властной гордыни — но раньше у них была защита куда более несокрушимая. У них была защита, вполне достаточная, чтобы всех жителей Карадорра найти — и распять на янтарных лезвиях.
Если бы тогда, в мои десять лет, на Вайтере жили «чистые» Гончие… да хотя бы один «чистый» Гончий — люди не посмели бы к нему явиться. Люди не посмели бы явиться, а если посмели бы — не продвинулись бы дальше границы. И была бы граница, окруженная запахом железа, граница, насквозь пропитанная кровью. А Гончий замер бы у ворот, и не двигался бы, и закрывал бы ладонями свое лицо — будто не имея понятия, какая судьба досталась каждому незваному гостю…
Был такой случай, припомнила девушка, — такой случай, когда на улице ко мне подошел некто, одетый в длинный измятый плащ. И попросил — загадочно улыбаясь — каплю моей крови. Я отказалась ее давать, и отказалась выяснять, зачем она кому-то понадобилась; незнакомец мялся и мялся передо мной, убеждая, что эта капля ему необходима. Незнакомец мялся и мялся, пока за мной — Боже, ведь были такие времена, — не пришел мой Талер; Талер посмеялся в ответ на его просьбу — но каплю крови почему-то не пожалел. И я решила, что если он — расстается так легко, расстается безо всяких сомнений — то и я перестану так настойчиво ее охранять. То и я перестану; незнакомец, правда, успел на меня обидеться и напоследок негромко шепнул Талеру, что «полагаю, ваш ген будет преобладать».
Она обнимала синеглазого Лаура, и ее мысли путались, ее мысли — танцевали, пытались объединиться и словно бились о тонкий череп. Она обнимала синеглазого Лаура, и у нее мурашки бежали по спине.
«Полагаю, ваш ген будет преобладать». Ваш ген? Преобладать? В ком?..
— Лойд, — едва слышно произнес мужчина. — Что с тобой такое?
Она прижалась теплой щекой — к его прохладному воротнику. Лаур — весь — почему-то был ужасно холодным.
— Я… запуталась, — выдавила из себя она. — Я… окончательно во всем… запуталась, Лаур. Там, на Келетре… была такая планета, с нарушенной гравитацией… клочья травы, и обломки башен, и вырванные с корнем дубы, и колонны, и обрывки систем, и смятые корабли… висели между землей — и небом, не в силах определить, куда им падать. Вот и я… тоже… зависла где-то — между. И я не могу… я больше не могу… выбрать.
Он обнял ее крепче:
— Не обманывай себя, Лойд. Тебе, по-моему… выбирать не из чего.
Она улыбнулась.
От Лаура почему-то пахло солью, а еще — фиалками. Точно, фиалки росли в доме его матери, на окне, в маленьких узорчатых блюдцах: безобидные фиолетовые цветы, округлая россыпь зеленых листьев. Госпожа Тами сорвала один цветок — и положила в карман своего любимого сына. Для нее это было… знаком, или для нее это было — клятвой, что однажды он обязательно приедет, что однажды он обязательно пересечет половину мира, желая добраться до своей матери.
…ясное небо висело над Лаэрной почти неделю. Ясное небо притащило за собой — будто весеннее, будто майское — и такое долгожданное тепло, что за окнами то и дело звенел радостный, по-настоящему радостный женский смех, и смеялись дети, и торговки на далеком рынке, и даже караульные, хотя им-то радоваться было особо нечему. Под весом тепла не выдержал — и покладисто растаял белый, смутно похожий на песок, снег. По весом тепла не выдержал — и покладисто растаял снег на озере, и янтарные камни — осколки хищно заостренных лезвий — валялись в маслянистых лужах или грязи, изредка оттуда поблескивая.
Они жили взаперти, словно крысы, чьи ходы хозяева амбара забили стеклом. Они жили взаперти, словно крысы, чьи забитые стеклом ходы расползались и на юг, и на север, и на восток, и на запад — но пройти по ним было невозможно, пройти по ним было нельзя, и приходилось боязливо жаться к обжигающе холодному земляному своду — и смотреть, как весеннее тепло грустно пляшет на стеклянных гранях, посылая двум потерянным крысам свой последний привет.
Лаур не выходил. Она запретила ему выходить, она охраняла его, как если бы он был ее, а не госпожи Тами, ребенком. Вечером того же дня, когда они сидели в обнимку на краю постели, в комнате, где больше не было — и не могло быть — господина Талера Хвета, когда он вытащил ее
