И Лойд. Как же стыдно, как… черт…
В нем снова ожила какая-то глупая, какая-то предательская надежда. Хотя, по сути, надежда есть у любого, обреченного на смерть — что его помилуют, или спасут, или что сломается пол под ногами его убийц, или… но, как правило, эти надежды бесполезны. Они приносят разве что боль, но никак не счастливое утешение. Они приносят лишь разочарование, и кто знает — может, лучше умереть без него, не мучиться лишний раз, ведь мучиться придется и так, без помощи надежды и ее последствий…
Здание центрального банка венчало город, как венец венчает волосы короля. Высотка, погруженная в темноту, поросшая копотью, глазела на капитана Хвета своими узкими окнами, и ему чудилось, что оттуда, изнутри, за ним недоверчиво следят какие-то древние, ко всему привыкшие создания. Мол, неужели ты, опытный полицейский, хороший, в общем-то, человек, да к тому же — влюбленный в девушку, прозябающую на корабле в обществе симбионта, действительно так поступишь? Неужели ты действительно дойдешь до порога, неужели ты его переступишь, неужели тебе хватит смелости?
Последняя мысль вынудила мужчину рассмеяться. В чем, в чем, а в такой банальной штуковине, как смелость, он никогда не испытывал недостатка.
Он шел, и под низкими шнурованными ботинками хрустело каменное и стеклянное крошево. Дым жил в каждой клеточке его легких, клочьями лежал на губах, оседал на одежде. Талер был — дымом, и у дыма не было тела, и он кружился над разбитыми рамками тротуара, как облако, ядовитое пушистое облако…
Невероятно красивый закат Белой Медведицы не нашел отклика в его сердце. Только равнодушие; солнце горестно позеленело и поспешно укатилось прочь, посрамленное вне всякой меры. Вместо него небо украсили мелкие, как узелки на синем полотне, звезды — и четыре маленьких, прямо-таки по-детски маленьких луны.
Талер сел на ступеньку перед входом — и закурил еще раз. Автоматическую дверь заклинило на половине пути, и кто-нибудь более широкий в плечах ни за что не пролез бы в холл. Да и капитан Хвет не пролез бы, если бы человекоподобный робот не опустил автомат — и если бы в кармане куртки не загудел, оповещая о новом входящем вызове, тяжелый полицейский планшет.
— Добро пожаловать, — иронично произнес Дик. — Проходите. Полюбуйтесь теми, чьи жизни вы сегодня спасете… подумайте, а так уж ли надо их спасать. Когда закончите, поднимайтесь на сорок третий этаж. Желательно лифтом, но если вам захочется использовать лестницу — используйте на здоровье. Окажетесь у цели — постучите в дверь пятнадцатого кабинета… удачи.
«Вызов завершен», — бесстрастно уведомил мужчину планшет.
Эти трое сидели на краю крыши — высокий светловолосый тип с лихорадочно яркими зелеными глазами, подросток лет шестнадцати и странный парень в кепке, надетой задом-наперед. Из-под нее выбивались неестественно-зеленые и красные пряди, а на нижней губе смутно поблескивала сережка, украшенная темным, как ночное небо, камнем.
— Ну как? — спрашивал последний. — Вам нравится? Это — самая первая из моих планет.
С высоты пятидесятого этажа город казался набором оранжевых огней. Высотки, высотки, высотки, между ними — дома чуть пониже, и все это разбито на сектора с помощью улиц и трасс. Кое-где виднеются освещенные фонарями скверы, там шелестят и качают гроздьями цветов акации, а также целуются влюбленные парочки и степенно обсуждают политику господа-пенсионеры. В небо глядят сотни, да нет, пожалуй — тысячи прожекторов, чтобы вовремя отобрать у космической темноты силуэт заходящего на посадку судна — а вверху, если запрокинуть голову и сощуриться, сквозь низкие туманные облака можно различить бездушную громадину орбитальной станции. Она такая огромная, такая широкая, что закрывает собой добрую половину звезд, а другая половина тускло мерцает у горизонта, едва ли не стертая наглым сиянием электричества.
Подросток лег, и холодный камень тут же принялся тянуть тепло из его хрупкого неуклюжего тела.
— Впечатляет. А какой ты сделал вторую?
Парень в кепке весело ухмыльнулся, провел пальцем по серьге и сказал:
— Полностью противоположной. Там постоянно идет снег, из-за вечных бурь не летают ни корабли, ни катера, да и роботам несладко приходится. Но жители привыкли — за работу на фабриках платят хорошо, и есть какая-то своя романтика в постоянном завывании ветра и падении снежных хлопьев. Ты не согласен?
Подросток пожал плечами:
— Не знаю. Но я обязательно тебе отвечу, когда увижу эти хлопья лично.
Его спутник — высокий зеленоглазый тип, — встал, опасно покачнулся и указал наверх, на длинные световые панели станции. Даже с его зрением корабль, который пока что был сюрпризом для подростка и парня в кепке, выглядел жуком, безысходно ползающим вокруг посадочного квадрата.
— Скажи, до этой штуковины… у меня получится долететь?
— Да легко, — растерянно ответил парень. — Возьми билет на любой корабль — и лети, кто тебе запрещает?
Высокий тип сердито нахмурился:
— Ты не понял. Я спрашиваю — у меня получится долететь до этой штуки без корабля?
Подросток улыбнулся.
— Не думаю, Эста, — коротко произнес он. — Там, чуть выше, нет воздуха, а ты без него погибнешь.
— А то, что у него нет ни крыльев, ни лопастей, тебя не смущает? — изумился парень в кепке.
Подросток улыбнулся опять:
— У него ЕСТЬ крылья.
Эти трое сидели на краю крыши…
Кит проснулся, лихорадочно хватая ртом воздух. Не звенела тишиной пустыня, и крылья чаек не хлопали прямо над головой. Нет; шумел город, и человеческие голоса образовали странную музыку. Единое переплетение звуков, хотя по сути каждый из них — отдельный, особенный. Он ведь сам позаботился, чтобы в мире не было одинаковых голосов…
Памятуя о вчерашнем договоре — поздний путник попросил, чтобы завтрак доставили ему в комнату не позже девяти утра, — явился пожилой трактирщик, лукаво подмигнул неуклюжему подростку — и поставил перед ним поднос. На тарелке остывал омлет, украшенный перьями зеленого лука; кусочек пирога стыдливо краснел ягодами клюквы, а в салат зачем-то засунули пучок петрушки. Зато в широкой глиняной чашке обнаружился овеянный мечтами смородиновый чай; Кит сдержанно поблагодарил — и бросил пожилому человеку флиту. Тот просиял, довольный, что угодил почтенному клиенту, а затем раскланялся и вышел, осыпая хозяина пустыни такими комплиментами, что любая девица на его месте растаяла бы — и подарила трактирщику улыбку.
Но Кит оставался холоден.
Двести пятьдесят лет посреди песчаного клочка суши. Двести пятьдесят лет, и только десять из них — не в одиночестве.
Я такой старый, иронично подумал Кит. Я такой старый…
В зеркале отражался юноша лет шестнадцати. Добротная
