Как удобно быть Создателем. Нужны деньги — вообрази, что они лежат у тебя в кармане, засунь туда руку — и вытащи такую пригоршню, что у бывалой швеи глаза полезут на лоб, а местные воришки будут коситься на тебя алчно, с терпеливым ожиданием. Когда же ты перестанешь так внимательно, так нервно оглядываться, перестанешь дергаться, едва тебя случайно заденут чужие локти? Даже в толпе — кто ты, дьявол забери, такой, чтобы даже в толпе ни у кого не получалось дорваться до твоего богатства?
Как удобно быть Создателем. Нужен меч — вообрази, что он давно болтается на перевязи, и рукоять возвышается над правым твоим плечом. И как смешно, как забавно смутились воришки, и как недоуменно сдвинула брови стража. Лицензия? Да, и лицензия у меня есть, вот, пожалуйста, посмотрите…
Все эти события Кит перебирал в уме, пока доедал пирог. Еда была потрясающе вкусной, потрясающе сытной; засыпая посреди пустыни, он забыл, что повара-люди готовят ее такой. Пожилой трактирщик вполне заслужил свою золотую флиту; пожилой трактирщик сумел достучаться до эмоций, запертых глубоко внутри худого юношеского тела. Удовольствие; точно, так его называют…
Лошадь прозябала в конюшне, окруженная заботой пьяного — и по такому случаю нежного, как монахиня перед ликами святых, — конюха. Кит убедился, что его спутницу не обижают, потребовал дать ей больше овса; лошадь переступала по соломе свежими еще подковами, неловко, неуверенно, как говаривал Вест — заторможенно. Да оно и немудрено — юноша сотворил ее накануне, у тракта, из ничего — хотя вслед за простым решением явился далекий, полный боли отголосок: ну как, объясни, как же ты смеешь…
На улице было свежо, мелкие дождевые капли оседали моросью на чужих поднятых воротниках. Женщины, мужчины, дети, все те же местные воришки — сколько их в этом чертовом городе, на этих чертовых площадях? Кит представил — на короткое мгновение, — что их нет, но его горло тут же сдавило ужасом, как тисками палача: действительно, что я делаю, как я смею?!
А спустя еще мгновение он увидел человека, чей силуэт вынудил его забыть о драконе и связанных с ним переживаниях.
Этот человек сидел на бортике фонтана — одетый в широкую белую рубаху, повисшую на плечах так нелепо, словно пару часов назад ее сняли с кого-то воистину огромного, а нынешний хозяин оказался чересчур худым. Ловкие тонкие руки; в них поблескивало, отражая рассеянный между серыми тучами свет, лезвие охотничьего ножа. Бесконечно усталое выражение лица. И шрам, длинная темная полоса шрама — выходит из-под черных волос, тянется по скуле, упрямо… растет, понял Кит — и различил, обострившимся от испуга зрением различил, как багровые края резко уходят вниз, как морщится их носитель, как закрывает раненую щеку ладонью…
Еще немного, и она откроется. Она распахнется, эта рана, сквозь нее проступит краешек его челюсти. Она не выдержит, она и так терпела потрясающе долго…
Кит не отдавал себе отчета в том, как быстро — или как медленно — подошел. Внятно — и лихорадочно — соображать он принялся только с того момента, как обнаружил, что этот человек растерянно за ним наблюдает, ведь он, Кит, навис над ним, как нависли над городскими шпилями дождевые тучи.
— Знаешь, — выдохнул он, — однажды я спас тебе жизнь.
Веки этого человека дрогнули.
Он поднимет меня на смех, осознал юноша. Остро осознал, как-то, пожалуй, болезненно, будто стоял не на тяжелой каменной брусчатке, а на острие знакомого охотничьего ножа. Вот сейчас — его, этого человека, перекосит кривой улыбкой, и он выдохнет: неужели? Странно, а я за тобой такого не помню… Я вообще-то вижу тебя впервые…
Худой парень на бортике фонтана кивнул:
— Спасибо… ты мне очень помог.
Кит ощутил, как по венам течет горячее, радостное, сладкое. Мне приятно, отметил он про себя. И повторил — настойчиво, куда громче необходимого:
— Однажды я спас тебе жизнь. И я не хочу, чтобы ты… тратил ее… так бездарно. Зачем… по такой сырости ехать в Сору? Тебе же больно…
Догадка пришла внезапно и милостиво, как является порой озарение. Он, этот человек — глава Сопротивления. Он принял меня за своего товарища, посчитал, что я — кто-то из тех людей, что закрывали его собой, не ведая, не имея понятия, кого именно закрывают — лишь бы он добрался до вершины и как следует напинал ее королю…
— Пустяки, — соврал худой парень. — Я приехал за информацией. Соберу ее — и обязательно отдохну. Спасибо, — снова, с невероятной теплотой, произнес он. — За то, что не прошел мимо. Присядешь?
Кит помедлил — и сел, покорно, покладисто… с тем же удовольствием, что и любовался пирогом в комнате дорогого трактира.
— Талер, — охотно представился этот человек.
Хитро, оценил юноша. Не муторно признаваться, что забыл — или вовсе никогда не слышал — имя союзника, а напомнить ему свое.
— Кит, — усмехнулся он.
Мне трудно. Невыносимо трудно, я стою посреди новой подробной карты, и все вокруг так спокойно, так привычно используют слова, а я в них путаюсь, потому что в пустыне говорить не с кем — кроме, конечно, чаек…
Чайки — пушистые белые комки в ладонях лаэрты.
Лаэрта — худой и высокий… такой же худой и высокий, как этот человек.
Юношу передернуло.
Багровая полоса шрама. Тонкие губы; их движения — скупые и осторожные. Улыбнуться? Хорошо, но еле заметно, потому что иначе шрам разорвет еще. Сообщить Киту свое имя? Тоже хорошо, но глухо, и никто не сумел бы прочесть это имя по этим губам.
— Один вопрос, — тихо попросил юноша. — Ты ведь в курсе, где найти особенно любопытных… людей? Как глава Сопротивления — ты ведь в курсе?
— Ну да, — спокойно отозвался Талер. — А что?
Кит потер пятно подсохшей грязи на левом колене. Оно легко отодралось, и по сути оно — земля, малая доля земли, разлитой под ногами сотен и сотен путников; юноша растер его между пальцами.
Сквозь падение выгоревших рыжеватых комочков коротко вспыхнула одинокая крупица песка.
— Есть… такой парень, ему сейчас около двадцати трех… по вашему счету, — неожиданно для самого себя признался Кит. — Он… похож на тебя, примерно того же роста. Но волосы…
