— Здесь? — спросил он.
Мы стояли рядом с амбаром.
— Один здесь, а ты или я внутри, вместе с двумя другими.
— Внутри?
— Ты доверяешь рабам? — спросил я.
— Они прикованы цепями.
— И в отчаянии. Они знают, что нас преследуют. Возможно, они думают, что сейчас лучше бежать, чем ждать, пока войско Вармунда нас захватит. И они знают, что у нас есть деньги, женщины и оружие.
Он на мгновение задумался.
— Господи, — тихо сказал он, — ты впрямь считаешь, что они осмелятся напасть?
— Думаю, лучше быть к этому готовыми.
— Их около тридцати. Если они нападут всей толпой... — он умолк.
—Даже если нападёт половина. А может, я просто себя накручиваю.
— И что делать, если они решатся?
— Расправляться безжалостно.
— Господи, — снова сказал он.
— И предупреди всех наших, — добавил я.
Мы вернулись внутрь. Лунный свет проникал сквозь дыры в полуразрушенной крыше. Мужчины храпели. Какая-то девочка плакала, и Бенедетта тихо напевала ей. Через некоторое время плач прекратился. В лесу за амбаром заухала сова.
Я поставил Осви снаружи и уселся внутри с Беорнотом и Гербрухтом, мы прислонились к стене в темном углу. Никто не разговаривал, и в моей голове, пока я боролся со сном, бродили всякие мысли. Я вспомнил дом в Лундене, где жил с Гизелой, и попытался вызвать в памяти ее лицо, но не получилось. Всегда не получалось. Моя дочь Стиорра напоминала мать, но Стиорра тоже мертва, и ее лицо столь же неуловимое. Я вспомнил Равна, слепого скальда, отца Рагнара Бесстрашного. Именно Рагнар захватил меня, когда я был ребенком, поработил, а затем назвал своим сыном.
Равн был великим воином, пока саксонский меч не лишил его глаз, и тогда он стал скальдом. Он засмеялся, когда я сказал, что не знаю, кто такой скальд.
— Ты бы назвал скальда менестрелем, — объяснил он.
— Сочинителем?
— Поэтом, мальчик. Это тот, кто плетет полотно из снов, создает славу из ничего и ослепляет тебя своим творением.
— Что толку в поэтах? — спросил я.
— Никакого, парень, совершенно никакого. Поэты совершенно бесполезны! Но когда миру настанет конец, народ вспомнит наши песни и будет распевать их в Вальхалле, не дав славе Срединного мира померкнуть.
Равн рассказал мне о своих богах, и теперь, когда я стал таким же старым, как он в те времена, я хотел бы порасспросить его подробнее, но помню, он говорил, что существует место, где семьи воссоединяются после смерти.
— Я снова увижу свою жену, — говорил он с тоской, а я тогда был слишком молод, чтобы сообразить, что ответить, и слишком глуп, чтобы узнать от него побольше.
Я лишь хотел услышать истории о битвах. Но теперь в залитом лунным светом амбаре я цеплялся за те несколько слов, сказанных давным-давно, и мечтал, что где-то в освещенном солнцем зале ждёт меня Гизела. Я снова попробовал представить её лицо, её улыбку. Иногда я видел её во сне, но никогда не видел бодрствуя.
— Господин, — прошептал Беорнот, толкая меня локтем.
Должно быть, я задремал, но резко проснулся. И тут же по привычке схватился за рукоять Вздоха змея, спрятанного рядом в соломе, уже без ножен. Я посмотрел направо, где спали гребцы, но там никто не шевелился, и я не услышал ничего, кроме храпа. А через мгновение услышал тихое бормотание и предположил, что этот звук и всполошил Беорнота. Я не разобрал слова. Бормотание прекратилось, затем возобновилось. Я услышал шелест грязной соломы и звон цепей. Этот звук не прекращался всю ночь, но люди шевелились во сне, и я не счел его важным.
Луна низко нависла в небе, немного света просачивалось через сломанную крышу амбара, но все гребцы, кажется, спали. Я слушал, пытаясь распознать по звуку, не пытается ли кто-то снять цепь с оков на лодыжке, но слышал лишь храп. Ухала сова. Ребенок на другом конце амбара заплакал во сне и затих. Цепь снова звякнула, затихла и зазвенела громче. Зашелестела солома, затем все стихло. Я напряженно ждал, сжав рукоять Вздоха змея.
Тут-то всё и случилось. С боевым кличем вскочил и бросился на меня здоровяк, похожий на тень в темноте. За ним громыхала цепь. Я тоже закричал, бессвязно и свирепо, поднял Вздох змея и насадил здоровяка на клинок. Я пытался устоять, но вес тела отбросил меня к Беорноту, и мы оба рухнули навзничь. Вздох змея вонзился глубоко, я ощутил, как он пробил плоть. Но продолжая реветь, здоровяк рубанул меня саксом, видимо, тем, который я дал Иренмунду, моя кольчуга разошлась, и острая боль пронзила левое плечо. Меня прижали к полу амбара, я по-прежнему сжимал Вздох змея и вдруг почувствовал теплую струйку крови на правой руке. Вопил Беорнот, визжали дети, изрыгал проклятья Финан, но я ничего не видел — здоровяк хрипел мне в лицо, придавив меня собой. Я отбросил его, сумел подняться на колени и потянул Вздох змея на себя. Мне следовало бы взять Осиное жало, потому что для длинного меча было слишком мало места, но прежде чем я выдернул его, еще двое с искаженными от страха и ярости лицами набросились на меня. Здоровяк умирал, но крепко вцепился в мою левую ногу. Я провернул Вздох змея в его кишках, а один из тех двоих сделал выпад мне в живот, и в лунном свете я увидел в его руке маленький нож.
Я увернулся, но умирающий крепко держал меня за ногу, и я снова упал, а человек с ножом, рыча, рухнул на меня, метя мне ножом в правый глаз. Левой рукой я схватил его за запястье, а в правой по-прежнему держал Вздох змея. Нападавший опять взревел и всем телом навалился на нож, опуская его. Он был гребцом и обладал недюжинной силой. Я хотел перерезать ему горло Вздохом змея, но второй гребец попытался отнять у меня меч, и я помню, как подумал, что могу вот так бесславно умереть. Нож первого приближался. В тусклом лунном свете я разглядел, что это не нож, а острый корабельный гвоздь, и гребец хрипел от натуги, пытаясь вонзить его мне в глаз, а я старался оттолкнуть его руку
