Но я не могу пошевелиться. Не могу поднять руку, чтобы схватить меч, который один из стражников оставил лежать на столе.
Зигфрид шепчет мне на ухо:
– Скажите эти слова, Адерин. Что вы хотите, чтобы я сделал?
Темнота приближается.
– Я хочу… я хочу, чтобы вы убили его для меня.
Позади меня вздыхает Зигфрид.
– Агарика, – мужчина выплевывает это слово. – Ты же обещал.
– Я обещал, разве нет? Ну что ж, хорошо. – Зигфрид кивает стражнику с вилами, тот кладет оружие в сторону и тащит деревянный сундук от двери, туда, где стоит на коленях мужчина. Зигфрид открывает его – кажется, он заполнен сухими желтоватыми листьями – и натягивает запасную пару перчаток. Он проводит рукой по листьям, и комната наполняется древесным, затхлым запахом. – Неприготовленная агарика. Очень мощная, но есть в таком состоянии опасно, – он крутит листик между пальцами. – Нижняя сторона покрыта крошечными колючими волосками, в которых содержится кислотный яд. Если он коснется вашей кожи – особенно где-то в чувствительном месте, – вызовет немедленное и очень болезненное вздутие и отек. – Все мы смотрим на лист, который он держит в руке. – Удивительно, не правда ли, как нечто столь маленькое может быть столь смертоносным…
– Нет! – Мужчина пытается вырваться, но оба стражника держат его, стиснув зубы от дискомфорта, который они, должно быть, ощущают даже сквозь толстые слои кожи. – Нет, ты, вонючий лебедь… – Он сжимает губы, но один из стражников зажимает ему нос, пока он не начинает задыхаться. Когда мужчина открывает рот, Зигфрид запихивает в него две пригоршни листьев, а затем крепко сжимает ему челюсть. Глаза мужчины начинают выпучиваться, его сероватая кожа становится фиолетовой, и он дергается и корчится в руках своих похитителей…
Я не отвожу взгляда.
В конце концов его глаза закатываются, показываются белки. Он перестает дергаться. Зигфрид отпускает его голову, закрывает крышку сундука и снимает перчатки. Стражники бросают мужчину на пол и потягиваются, потирая плечи.
– Избавьтесь от него, а потом оставьте нас.
Они подтаскивают тело к люку, открывают его и скидывают труп в темноту. Когда в комнате никого, кроме нас, не остается, Зигфрид поворачивается ко мне:
– Я думал, вы будете довольны, Адерин. Вы не выглядите счастливой. Разве вы не рады, что он мертв?
– Рада, – я киваю. Зигфрид прав: я должна быть довольна. Но я ничего не чувствую. Ни триумфа, ни покоя. Я думаю о своей матери, пытаясь разворошить угли моей ярости, но не могу вспомнить ее лицо. Зигфрид с любопытством наблюдает за мной. – Откуда вы знаете? Про… – Я указываю на коробку с желтыми листьями.
– О, мастер подземелий, работавший здесь при прежнем режиме, вел скрупулезные записи. Я долго их изучал. При правильном применении агарика может держать людей в агонии несколько дней, – он смеется. – Флейфезер действительно легко отделался. Если бы у нас было больше времени, я мог бы провести несколько экспериментов.
В его голосе слышится некое радостное предвкушение, которое мне о чем-то напоминает…
Патруса, с нетерпением ожидавшего, когда погибнет семья бескрылых.
И вдруг мне кажется, что я снова в Дофлере, потому что до меня снова доносятся мучительные крики бескрылого, когда огонь пожирает его. Снова я чувствую запах горящей плоти, но ничего не вижу. Я вовсе перестаю видеть.
Чьи-то руки обнимают меня. Люсьен, наверное? Должно быть, мне приснился кошмар после созерцания звезд.
– Я так испугалась.
– Вам нечего бояться, Адерин.
Голос Зигфрида. Я открываю глаза, я все еще в комнате под зáмком. Все это было правдой. Он помогает мне сесть и протягивает стакан воды.
– Мне очень жаль, – не знаю, за что я извиняюсь. Какой-то инстинкт самосохранения?
– Не беспокойтесь. Вы сделали первый шаг и станете только сильнее. Вы должны быть сильной, Адерин, ради того, что лежит перед нами. Сильной ради того, что мы должны сделать, чтобы спасти королевство. – Его темно-синие глаза кажутся почти черными в свете лампы, но напряженность в лице не остается незамеченной. – В тот день в саду мы обсуждали измену: вырезание язвы из сердца королевства. Но разве считается изменой исправить то, что и так разваливается? Вместе с вами мы восстановим Соланум. – Он начинает ходить взад и вперед, подчеркивая свои слова ударом кулака о ладонь. – Мы сделаем все так, как было раньше. Больше никакого общения с бескрылыми, никаких разговоров о том, чтобы позволить им расширить доли или ослабить наши границы. Больше никакой безнравственности среди знати. И никаких ссор между домами. Мы сожжем всю гниль, и тогда, только тогда, наступит момент милосердия.
– Но король и мои кузены…
– Поверьте мне, король больше нас не побеспокоит.
– Ему становится лучше, не так ли? Его секретарь доложил об этом только вчера.
– Ложь. Его пожирает не болезнь. А яд. Медленный, тонкий, незаметный яд, – Зигфрид коротко улыбается мне. – Еще один подарок от моего друга химика, – он машет рукой. – Арон никому не нужен. По сути, он позор – бедный, бескрылый принц. А что касается Одетты…
Я проглатываю панику, нарастающую в груди.
– Вы сказали, что у нас есть способ быть вместе. Вы собираетесь разорвать помолвку с Одеттой?
Он поворачивается ко мне и берет мое лицо в ладони.
– Мы будем вместе, любовь моя. В конце концов, вы и я будем править Соланумом бок о бок, на равных, сидя вместе на лебедином престоле. Но для начала… для начала, я должен жениться на Одетте. Когда король умрет, я буду претендовать на престол как ее муж, поэтому мне придется оставить ее на время…
– Вы не собираетесь ее убивать?
– Конечно, нет. Я собираюсь дать ей то, чего она действительно хочет.
Осознание того, что я заперта в подземелье с сумасшедшим в один миг обрушивается на меня. Если бы я не сидела, то упала бы в обморок. Я делаю глубокий вдох, хватаюсь за подлокотники кресла, сосредотачиваясь на необходимости получить как можно больше информации.
– Я не понимаю.
– Одетта не хочет быть королевой. Ей плевать на королевство. Все, чего она действительно хочет, – это летать. И зелье, которое я дал вам, в более сильной концентрации не просто превратит ее в лебедя, оно оставит ее лебедем. Навсегда, – Зигфрид присаживается передо мной на корточки. – Есть одна вещь, за которую я должен извиниться, любовь моя: я менял дозу, которую давал вам, чтобы посмотреть, как это повлияет на вас – именно это является причиной вашей забывчивости во время преображения. Это причина, по которой вы забываете человеческие реалии: например, слова или течение времени. Видите ли, я должен был быть уверен. Уверен, что это сработает. Уверен в вас. Вы ведь понимаете, не так ли?
Я машинально киваю, а он смеется и заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо.
– Я знал, что вы поймете. Я возьму Одетту на какое-нибудь отдаленное озеро, когда решу обратить ее. Дам ей достаточно
