Люсьен не отвечает.
Моя грудь сжимается. У моего отца, несомненно, был мотив, если он действительно подозревал своего брата в смерти моей матери. И сам Зигфрид сказал мне, что они с химиком виделись.
Но это все равно невозможно.
Я открываю книгу и читаю надпись: «Моей любимой дочери на ее четырнадцатый день рождения – “и там, где поют звезды, ты будешь парить. И там, где падают звезды, ты будешь свободна”». Еще одна цитата из литании.
– Мой отец любил меня.
– Конечно, он любил. Но что, если этот друг на самом деле больше, чем один человек? Нет никаких причин предполагать, что Зигфрид говорит правду. Может быть, кто-то другой создал трансформирующее зелье. А ваш отец разработал яд.
Я нетерпеливо качаю головой:
– Зачем вы все это говорите?
Люсьен протягивает небольшой сверток, лежавший рядом с ним на диване.
– Я нашел это в лаборатории вашего отца.
Я неохотно беру сверток и заглядываю внутрь. Одна из записных книжек моего отца, хотя и меньше тех, которыми он обычно пользовался. И когда я начинаю листать ее, я вижу, что структура не совпадает со стилем, что была в остальных его книгах. Обычно отец начинал с наблюдений за симптомами той или иной болезни, ее возникновением, скоростью распространения инфекции и так далее – и затем начинал вести экспериментальные черновики. Но эта книга… она не похожа на книгу по целительству. Я просматриваю открытую передо мной страницу.
«Горная скабиоза, действует крайне медленно, способ добычи неясен, весьма очевидно, предназначен для прямого потребления… Дорилус, крайне ядовитые муравьи, но не стоят потраченных усилий на добычу…».
Запись за записью, сделанной неровным почерком моего отца. Я продолжаю листать страницы, пока не дохожу до места, куда кто-то (Люсьен?) – положил закладку. Здесь почерк еще более неаккуратный; я подношу книгу к окну и наклоняю ее к свету, щурясь.
«…поскольку каменный дракон пережил процедуру, дав нам возможность получить больше яда, я перешел к следующему этапу эксперимента. Я сижу в ожидании (с некоторым трепетом) перед дальнейшим изучением того, как яд проявит себя. Предполагаю, что повреждения кожи, такие как высыпания или что-то подобное, могут стать самым первым проявлением…».
Каменный дракон на пляже с оборванной на шее цепью.
Высыпания, которые я видела на коже моего дяди. И только сейчас я задумываюсь о том, что они похожи на язвы, покрывающие кожу моего отца перед его кончиной. Возможно ли, что он экспериментировал на самом себе?
И о каких «нас» он говорит?
Я захлопываю книгу.
Люсьен наблюдает за мной.
– Это не может быть правдой. – Я делаю глубокий, прерывистый вдох. – Это не может быть правдой, потому что…
Потому что если это так, то что еще из того, что я признавала истиной, на самом деле ложь?
Я смотрю на книгу в своих руках. Возможно, это свидетельство соучастия моего отца в болезни короля. Но у меня до сих пор нет доказательств причастности Зигфрида. Все, что я могу сделать, – это повторить то, что он сказал мне: он планирует захватить королевство. Он считает меня добровольным сообщником. Мое сердце бьется быстрее. Поверят ли в это другие? Обо мне, конечно, ходит довольно много слухов. Что, если я достаточно храбра, чтобы признать их правдой?
– Сдайте меня.
– Что? – Мой клерк хмурится, ничего не понимая.
– Используй это как доказательство. Я напишу признание – скажу, что мы с Зигфридом работали вместе, используя записи моего отца; что мы планировали захватить престол. Вызовите темных стражников, чтобы арестовать меня, и я расскажу все, что говорил мне Зигфрид.
– Я не собираюсь этого делать, – Люсьен качает головой. – Вы в шоке, Адерин, но у вас нет причин…
– У нас нет других вариантов, Люсьен.
– Вы ведете себя глупо.
– Нет, это не так. Сдайте меня. Если королева ищет какую-то причину, чтобы поймать Зигфрида, то это даст ей это право. Может быть, кто-то сумеет найти тело Флейфезера. И вам, вероятно, дадут Атратис в награду.
Люсьен встает с дивана и начинает расхаживать по комнате.
– Безумие! Вы знаете, что они сделают с вами, если вы признаетесь в измене? Они выведут вас на арену, а потом…
Я обсуждаю это с Люсьеном, пытаясь сосредоточиться на его будущем, а не на моей неизбежной казни.
– Конечно, должен быть вызван Скейн… – Для переселения доминиона потребовалось бы согласие всех: монархов, защитников и Собрания… – Но я уверена, что они будут рады сделать вас новым защитником.
Мой клерк издает звук – нечто среднее между смехом и стоном – и опускает голову на руки.
– Мне не нужен Атратис.
– Но почему нет? Вы будете защитником лучше меня. Арон понимает: в королевстве нет места дворянину, который не умеет летать. И Атратис заслуживает лучшего, чем защитника, который не может трансформироваться, который не способен по-настоящему защитить их. – Я провожу языком по пересохшим губам. – Вы заслуживаете лучшего.
– Нет, – Люсьен поднимает голову; к моему удивлению, его глаза полны страдания. – Я не предатель, Адерин. Я… – Он замолкает, тяжело дыша. – Вы сами не знаете, что говорите, о чем просите. И вы ошибаетесь. Сомневаюсь, что в данных обстоятельствах я справился бы лучше вас.
Я кладу книгу ядов рядом с книгой, которую дал мне отец, и прижимаю дрожащие ладони к глазам. Возможно, мой отец был обманут Зигфридом, как и я какое-то время. Возможно, он хотел только напугать брата, заставить его признаться. Он был хорошим человеком. Но хороший человек все же может делать ужасные вещи.
Я, как никто другой, должна об этом знать.
– Это было ужасно, Люсьен: то, как умер Флейфезер. Я была той, кто сказал Зигфриду убить его. Я стояла и смотрела, как он страдает. И я была рада этому.
Люсьен подходит и встает рядом со мной. Он собирается взять меня за руки? Обнять меня, как в ту ночь, когда Патрус напал на меня? Я бы хотела, чтобы он это сделал. Мое сердце, все мое тело, жаждет прижаться к нему. Почувствовать себя защищенной, хотя бы на мгновение. Но он лишь нерешительно кладет руку мне на плечо.
Полагаю, это все, на что я могу рассчитывать.
– Это ничего бы не изменило, Адерин. Что бы вы ни сказали и ни сделали, Зигфрид все равно собирался убить его.
– Возможно.
Я никогда не буду в этом уверена.
Сделав над собой усилие, я гоню мысли об отце прочь. Сегодня утром будет еще одна свадебная репетиция – последняя, я надеюсь, – поэтому я отсылаю Люсьена отдыхать, вызываю Летию и надеюсь, что присутствующие не заметят (или, по крайней мере, не прокомментируют), как устало я выгляжу.
Летия уговаривает меня позавтракать перед выходом из комнаты, и не зря: репетиция тянется почти четыре часа. Почтенная монахиня настаивает
