– Это почему еще?
– Потому что. – Учитель усмехнулся. – Как ни театрально это прозвучит, смотритель, но точку в истории Метрограда поставил ваш выстрел.
Смотритель глянул на пистолет в руке, пожал плечами и убрал его в толстую кобуру. Продолжая держать руку на оружии, медленно оглядел улицу. Ион мог понять, что испытывает Кипарис. Первый визит на поверхность – это серьезное испытание. По тому, как отреагирует человек, можно многое сказать о его истинном отношении ко всему, что осталось внизу.
Ожила радиосвязь.
– Ион, – взволнованно сказала Альбина. – Я ушла с позиции. Вижу вас издалека. Не слышу, что они тебе говорят, но слышу то, что говоришь ты. Не выдавай меня, пожалуйста. И не пытайся говорить со мной, не то выдашь сам себя.
Пожав плечами, Ион шагнул вперед, начал неспеша перезаряжать оружие.
– Скажите честно, смотритель, – обратился он. – Вы сильно удивлены наличию выживших с Красной ветки?
– Я вообще удивлен тому, что можно жить на поверхности, – ответил Кипарис, переставая глазеть по сторонам и глядя на учителя, чем доставил тому небывалое удовлетворение. Оказывается, в глазах Кипариса Ион заслуживал внимания не меньше, чем открытый город.
– Тут я вас огорчу, – сказал Ион, стараясь успокоиться после сражения. – Жизни на поверхности по-прежнему нет, если не считать вымирающие образцы дикой природы. Я тут вот собачку видел, она бы за мои слова довольно полаяла. Люди живут все еще под землей, и наверх мы если и выбираемся, то по-прежнему на время.
– Так почему ты предпочел поверхность Лукьяновской? – спросил смотритель. – Чем тебе своя школа не угодила?
– Вы так переживаете за структуру, которую я выбивал таким трудом?
– Верно, переживаю. И да, именно за то, что люди выбивают трудом. Ион, я вижу, что у тебя колоссальный и уникальный опыт в вопросах, в которых мне никогда не достичь не то что успехов, но даже простого понимания. И все же я говорю: в некоторых вещах я разбираюсь лучше тебя, особенно в том, что касается гражданского общества. И я повторю: нет смысла переживать за то, что люди делают вполсилы. Я всегда ставил, ставлю и буду ставить стены перед людьми, чтобы посмотреть, как они будут их пробивать. Этим я утверждаю их право на желаемый объект и заодно учусь у них. Ты сражался за школу. Ты воевал за нее. Ты несколько лет выбивал право ее построить, и, в конце концов, я дал тебе это право. Потому что ты его заработал. Ты можешь ненавидеть меня за это, как делают все. Но по-другому ты получить свой шатер не смог бы.
– А кто послал двух громил разогнать детей и Таню?! – крикнул Ион со злостью. – Зачем надо было отправлять отморозков с автоматами и через тайные проходы? Что они должны были сделать – застрелить училку? Это так ты показываешь заботу о моем шатре?
– Да что ты понимаешь в вопросах управления, глупый человек?! – воскликнул Кипарис. – Мне ли говорить тебе, что не каждый вооруженный человек непременно открывает огонь по гражданским?
– Ты отдал Эльзу Метрограду! Ты отнял ее, беспомощную, выкрал через своих двух уродов прямо у Тани из пилона! Саму Таню порезали! У нее шрамы на всю жизнь остались!
Кипарис шагнул к учителю, но руку с пистолета все же убрал. Хотя было в нем нечто такое, отчего Ион знал: он не станет стрелять в Кипариса ни при каких обстоятельствах. Даже если будет прямая угроза.
– Да, это я отдавал приказы, – проговорил смотритель. Его голос был до того металлическим, что маска почти его не искажала. – И не жалею ни о чем, что совершил. Ты не представляешь, с какими конфликтами я встречаюсь в метро каждый день. Какие вопросы приходится решать, и какими методами. Упираешься в то, что видишь, не понимая, что могло случиться, если поступить иначе. Да, я передал девушку Метрограду, потому что за отказом последовали бы штрафные меры с их стороны, первой их которых был запуск отравляющего газа в перегоне между Бориспольской и Красным Хутором. Тебе сказать, какой рост социальной напряженности последовал бы за этим решением, какие торговые войны устроили бы нам «киммерийцы»? И ведь никто с юго-восточной ветки не поверил бы, что столица хоть что-то делает ради них, чем-то, да жертвует. Они смотрят лишь в свой карман и считают, прибавилось там с утра или убавилось – и на основе этого делают выводы. А без этих решений, учитель, мы не государство, а всего лишь чудом выжившая орда.
Ион промолчал. Он нашел бы, что ответить на эмоциях, но не тогда, когда его слышала Альбина.
– Тебе интересно, почему я работал с Олегом и Киргизом? – продолжал Кипарис. – С откровенными бандитами, которым приходится доплачивать даже не за жестокость, а за то, чтобы они ее усмиряли? Подумай лучше вот над чем. Скоро я впущу тебя обратно на Лукьяновскую, и начнется отсчет до неизбежного момента, неведомого нам с тобой, когда придут другие люди и спросят: зачем ты впустил спятившего парня, который положил двадцать человек из Метрограда?
Ворон присвистнул.
– Хороший пункт, смотритель, – заметил Аист.
– Можете не впускать, – тихо сказал Ион.
– Да куда ж я денусь… – Кипарис махнул рукой. – Тех двоих я послал свернуть твой шатер, это верно. Но ожидал нескольких возможных исходов дела. Если бы Олег и Киргиз пришли на Лукьяновскую и увидели, что граждане станции хором отстояли твой шатер, то развернулись и ушли бы. Жители бы запомнили, что пробили бюрократическую стену, отстояли свою собственность перед вооруженными провластными мерзавцами. И тогда твоя школа могла расцвести. Но мои люди получили совсем другой ответ, и я даже не про взрыв говорю, а про то, что было до него. Водитель моей дрезины перед тем, как ее угнали, помнил слова граждан. Так вот, учитель, никто там не сражался за твой шатер. Твой Дима, который механик, на вопрос о школе озадаченно сказал, что не понимает, на какой хрен она нужна. Василиса, что торгует тканью, хотела превратить шатер в склад и между делом устроить в нем бордель. Остальные, чьих имен я уж не помню, наперебой говорили, что твою койку в бараке холостяков надо передать другому переселенцу. Зато твои героические плакаты никто не трогает, потому что на них сколотили деньги. Вот реальная цена твоему наследию, учитель Ион. В твое отсутствие ничто из созданного тобою не работает. И если бы тебя сегодня убили – поверь, на Лукьяновской все бы забыли и тебя, и все то, что ты сделал им хорошего. У людей есть память лишь на чужие грехи.
– Вы детей не спросили, – горько добавил Ион.
– А зачем? – Кипарис не отходил от темы. – Мы все
