Мама пальцами зачёсывала мне волосы. Я взглянула на её мокрое лицо. С белокурых локонов на её плечи капала вода.
— Я хочу домой, — дрожа, прошептала я. — Домой…
Она выпустила из рук одежду и притянула меня в свои объятия.
— Мы будем дома. Думай о папе, о нашем доме. Они должны жить в наших сердцах. — Мама отпустила меня и посмотрела мне в глаза. — Если так и будет, то мы вернёмся!
Мужчины уже сидели в первом грузовике. Другая группа женщин и детей, когда мы выходили, стояла голой на крыльце.
— Ну как, милый, так лучше? — спросила мама, улыбаясь Йонасу, когда мы залезли в первую машину.
Она проверила чемодан и своё пальто. Йонас выглядел намного лучше — и настроение у него сейчас было более бодрое. Как и Андрюс, собственно. Его мокрые волосы блестели, а цветом напоминали мне пряную корицу.
— Ну вот, теперь мы чистые покойники. Что дальше? — заметил Лысый.
— Покойников в баню бы не пустили, — ответил седой мужчина и взглянул на часы.
— Ничего себе! Оказывается, под теми слоями грязи скрывалась блондиночка! — сказал Андрюс и, протянув руку, взялся за прядь моих волос.
Отшатнувшись, я отвела взгляд. Мама обняла меня.
— Что такое, Лина? — спросил Йонас.
Я не ответила, лишь подумала об охраннике, что лапал меня, и о том, что мне следовало сделать — дать ему пощёчину, ударить ногою, закричать. Засунув руку в карман, я сжала подаренный Андрюсом камешек. Сжимала я его как можно сильнее, словно хотела разломать.
— Как думаете, после бани нас ждёт обед из четырёх блюд? — пошутила госпожа Римас.
— Иначе и быть не может. А также кусочек торта «чёрный лес» с рюмочкой коньяка — а то и двумя, — засмеялась госпожа Арвидас.
— А мне бы хорошего горячего кофе, — сказала мама.
— Крепкого, — добавил Лысый.
— Ух, я никогда и не думал, насколько приятно быть чистым! — воскликнул Йонас, глядя на свои руки.
Все заметно воспрянули духом, кроме Оны. Она и дальше напевала. Госпожа Римас, хоть как старалась, но не смогла её успокоить. Когда в машину села последняя группа женщин и детей, главный из энкавэдэшников увидел, что Она встаёт, садится, дергаёт себя за волосы, и закричал на неё. Молодой белокурый охранник оказался возле кузова.
— Оставьте её в покое, — сказала госпожа Римас. — У бедной большое горе.
Мама перевела её слова командиру. Она стояла и топала правой ногой. Командир подошёл и вытащил Ону из кузова. Она словно не владела собой — кричала, кинулась царапать его. Но она была намного слабее и меньше командира. Он бросил её на землю и зажмурился, мышцы его квадратной челюсти напряглись.
Мама решилась прыгнуть из машины за Оной. Но не успела. Командир достал пистолет и выстрелил Оне в голову.
Я тихо ахнула — и все тоже. Адрюс схватил Йонаса за голову и закрыл ему глаза. Кровь цвета густого красного вина разлилась под головой Оны. Её ноги выгнулись под неестественным, каким-то кривым углом. Одна нога была босой.
— Лина! — позвал Андрюс.
Я с удивлением взглянула на него.
— Не смотри! — сказал он.
Я открыла рот, но и звука не издала. Отвернулась. Молодой белокурый охранник смотрел на тело Оны не сводя глаз.
— Лина, смотри на меня! — просил Андрюс.
Мама опустилась на колени на краю кузова и смотрела на Ону. Я подошла и села возле брата.
Заурчал двигатель, машина тронулась. Мама села и закрыла лицо руками. Госпожа Грибас невесело цокнула языком и покачала головой.
Йонас склонил мою голову к своим коленям и гладил меня по волосам.
— Пожалуйста, ничего не говори охранникам. Не зли их, Лина! — шепотом просил он.
Тело Оны отдалялось и становилось всё меньше, меньше. Она лежала в грязи мёртвая, убитая энкавэдэшниками. А где-то в сотнях километров отсюда в траве разлагалось тело её дочери. Как её родные когда-нибудь узнают, что с ней случилось? Как кто-нибудь узнает, что случилось с нами? Я и дальше буду писать и рисовать при первой выпавшей возможности. Нарисую, как стрелял командир, как мама стояла на коленях, закрывая лицо руками, как тронулась наша машина и гравий из-под её колёс полетел на мёртвое тело Оны.
28
Мы въехали в местность с большим коллективным хозяйством. Группки ветхих избушек с одной комнатой представляли из себя убогое село. Тёплое солнце, судя по всему, явление здесь не частое. Все здания стояли перекошенные, а их помятые крыши свидетельствовали о суровой погоде.
Охранники велели нам вылезать из машины. Андрюс опустил голову и стал ближе к матери. Они принялись направлять нас к избушкам, которые, как я сначала подумала, должны быть нашими, но когда госпожа Грибас и госпожа Римас зашли в одну из них, оттуда выбежала какая-то женщина и начала спорить с охранниками.
— В этих избушках живут люди, — прошептал Йонас.
— Да, и очень вероятно, что нам придётся жить с ними, — сказала мама и притянула нас в свои объятия.
Мимо нас прошли две женщины с большими вёдрами воды.
Я не узнала в них никого из соседей по эшелону.
Нас пристроили к убогой хижине на далёком краю села. Её деревянные стены словно были выбриты многочисленными зимами со снегом и сильным ветром. Дверь оказалась кривой, рассохшейся и потрескавшейся. Сильный ветер мог поднять это жильё в воздух и разнести в щепки. Белокурый энкавэдэшник открыл дверь, крикнул что-то по-русски и затолкал нас внутрь. Приземистая алтайка, закутанная, словно капуста, побежала к двери и принялась кричать на охранника.
Мама повела нас в угол. Женщина развернулась и теперь закричала на нас. Рука, тонкая, словно соломинка, высунулась из-под платка, в который баба была завёрнута. Морщины превратили её широкое обветренное лицо в географическую карту.
— Что она говорит? — спросил Йонас.
— Что у неё нет места для грязных преступников, — ответила мама.
— Мы не преступники! — сказала я.
Женщина и дальше ругалась, размахивая руками, и плевала в пол.
— Она сумасшедшая? — задавался вопросом Йонас.
— Говорит, у неё на себя еды едва хватает и делиться с такими преступниками, как мы, она не собирается. — Мама отвернулась от хозяйки. — Ну а мы просто сложим свои вещи в этом уголке. Йонас, ставь свой чемодан.
Женщина схватила меня за волосы и дёрнула в попытке вытолкать за дверь.
Мама закричала на хозяйку по-русски. Отцепила её руку от моих волос, дала ей пощёчину и оттолкнула. Йонас пнул её по ноге. Алтайка посмотрела на
