— Мы литовцы, — сказала мама сначала по-литовски, потом по-русски. Женщина принялась о чём-то трещать.
— Что она говорит? — спросила я.
— Говорит, что боевые люди — хорошие работники и что нам нужно платить ей за жилье.
Мама снова заговорила с алтайкой.
— Платить ей? За что? За то, чтобы жить в этой дыре, неизвестно где? — возмутилась я.
— Мы на Алтае, — сказала мама. — Здесь выращивают картошку и свеклу.
— Так здесь можно будет есть картошку? — оживился Йонас.
— Продукты выдают. Она говорит, что охранники присматривают за хозяйством и работниками, — объяснила мама.
Я вспомнила: папа рассказывал, как Сталин конфискует у селян землю, орудие труда, скот. Что он говорит им, какой они должны давать урожай и сколько им за это заплатят. Я думала, что это полный бред. Ну как Сталин может забирать то, что ему не принадлежит, то, что селяне всей семьёй зарабатывали всю жизнь? «Это коммунизм, Лина», — говорил папа.
Женщина кричала что-то маме, показывала пальцем и качала головой. А после и вовсе вышла из дома.
Мы оказались в колхозе — коллективном хозяйстве, и теперь я должна была выращивать свеклу.
А я терпеть не могла свеклу.
Карты и змеи
29
Избушка имела размеры примерно три на четыре метра. В уголке примостилась маленькая печь, вокруг которой стояли горшки и грязные банки. Возле печки под стеной лежал соломенный матрас. И никакой подушки, только старое стёганое одеяло. Два крошечных окошечка были сделаны из кусков стекла, слепленных чем-то между собой.
— Здесь ничего нет, — сказала я. — Ни раковины, ни стола, ни шкафа. Это она здесь спит? А мы где будем спать? А туалет где?
— И есть мы где будем? — спросил Йонас.
— Точно не знаю, — сказала мама, глядя на горшки. — Здесь всё грязное. Но ведь можно немного прибраться, не так ли?
— Ну, хорошо, что мы из того поезда вышли, — заметил Йонас.
Молодой белокурый энкавэдэшник зашёл в дом.
— Елена Вилкас, — позвал он.
Мама взглянула на него.
— Елена Вилкас, — громче повторил он.
— Да, это я, — сказала мама.
Они стали разговаривать по-русски, а после и вовсе спорить.
— Что такое, мама? — спросил Йонас.
Мама обняла нас с братом.
— Не волнуйтесь, милые. Мы остаёмся вместе.
Охранник крикнул «Давай!» и принялся махать рукой, чтобы мы выходили.
— Куда мы идём? — спросила я.
— Командир хочет меня видеть. Я сказала, что нам нужно идти всем вместе, — объяснила мама.
Командир. У меня в животе всё перевернулось.
— Я здесь останусь. Со мной ничего не случится, — сказала я.
— Нет, нам нужно держаться вместе, — принялся спорить Йонас.
Мы пошли за белокурым охранником между потрёпанных лачуг, пока не оказались возле деревянного здания, что было в гораздо лучшем состоянии, чем все остальные. Возле его дверей стояло несколько энкавэдэшников и курили сигареты.
Они искоса посмотрели на маму. Она окинула здание и охранников взглядом.
— Будьте здесь, — велела мама. — Я сейчас вернусь.
— Нет, — сказал Йонас. — Мы с тобой.
Мама посмотрела на охранников с их похотливыми глазами, а после перевела взгляд на меня.
Из двери вышел энкавэдэшник.
— Давай! — закричал он и потащил маму за локоть в здание.
— Я сейчас вернусь, — сказала мама через плечо, и дверь за ней захлопнулась.
— Я сейчас вернусь, — сказала мама.
— Но как ты думаешь?.. — спросила я.
— Думаю, ты просто очаровательна, — ответила мама и отступила назад, любуясь моим платьем.
— Хорошо, — сказал портной, втыкая булавки в свою атласную подушечку. — Всё, что нужно, сделано. Можете переодеваться, только аккуратно: там ещё не пришито, только подколото.
— Встретимся на улице, — сказала мама через плечо и покинула помещение.
— У вашей мамы прекрасный вкус в одежде, — заметил портной.
Он был прав. Платье получалось замечательным. Мягкий серый цвет оттенял мои глаза.
Я переоделась и вышла на улицу, где на меня должна была ждать мама. Но её там не было. Я окинула взглядом ряд цветных витрин — и не увидела её. Дальше по улице открылись двери — и вышла мама. Синяя шляпка подходила под её платье, что шуршало возле ног мамы, пока она шла. Неся два рожка мороженого, она улыбалась, а на руке у неё качалась сумка для покупок.
— У мальчиков сегодня свой день, а у нас — свой, — сказала мама. Её красная помада сияла. Протянув мне мороженое, она подвела меня к лавочке. — Давай присядем.
Папа с Йонасом пошли на футбольный матч, а мы с мамой утром отправились за покупками. Я лизнула ванильный пломбир и откинулась на спинку тёплой лавочки.
— Как приятно присесть, — выдохнула мама и взглянула на меня. — Ну вот, с платьем всё сделали. Что дальше на очереди?
— Мне нужны угольки, — напомнила я.
— А, точно, — сказала мама. — Угольки для моей художницы.
— Нужно было нам с ней идти, — сказал Йонас.
Братик был прав. Но мне не хотелось снова находиться возле командира. И мама об этом знала. Мне следовало пойти с ней. Теперь она была с ними один на один, без защиты, и виновата в этом я.
Я подвела Йонаса к краю здания возле грязного окна.
— Будь здесь, чтобы белокурому было тебя видно, — сказала я Йонасу.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Хочу подсмотреть в окно и удостовериться, что с мамой всё хорошо.
— Лина, нет!
— Будь здесь, — велела ему я.
Белокурому на вид было не многим больше двадцати. Именно он отвернулся, когда мы раздевались. Он достал складной ножик и чистил им ногти. Я пробралась к окну и привстала на носочки. Мама сидела на стуле и смотрела себе на колени. Перед ней на уголке стола примостился командир. Он листал бумаги в какой-то папке и что-то говорил маме. Затем, закрыв папку, положил её себе на колено. Я оглянулась на охранника, а после постаралась подтянуться повыше, чтобы было лучше видно.
— Лина, хватит. Андрюс говорит, что если будешь их злить, тебя пристрелят, — прошептал Йонас.
— А я ничего такого не делаю, — ответила я, повернувшись к братику. — Я просто хотела удостовериться, что с мамой всё хорошо.
— Но не забывай, что случилось с Оной, — сказал Йонас.
А что случилось с Оной? Неужто теперь
