— Сволочь, — ругнулась госпожа Римас.
Подняв взгляд, я увидела, как мой нарисованный домик тает под дождём. Палочку, которой я рисовала, отнесло прочь ветром и водой. Опустив голову, я принялась копать. Вгоняла лопатку в землю со всей силы, представляя себе, что передо мной не земля, а командир. Мне сводило пальцы, руки дрожали от усталости. Платье по низу обтрепалось, а лицо и шея обгорели на утреннем солнце.
Когда ливень утих, нас погнали обратно в лагерь; тогда мы были уже по пояс в земле. Желудок сводила голодная судорога. Госпожа Римас перекинула брезент через плечо, и мы шли вперёд, едва волоча ноги, а руки у нас онемели на тех лопатах без рукояток, которые мы сжимали почти двенадцать часов.
В лагерь мы зашли с тыла. Я узнала избушку, где жил Лысый — она с коричневой дверью, — и смогла проводить маму к нашей лачуге. Йонас уже ждал нас в доме, а вся посуда оказалась наполнена водой до краёв.
— Вернулись! — обрадовался он. — Я волновался, не заблудились ли вы!
Мама обняла Йонаса и расцеловала его в голову.
— Когда я пришёл, ещё был дождь, — объяснил Йонас. — Так я всю посуду из дома вытащил, чтобы набрать нам воды.
— Мой умничка! А сам пил? — спросила мама.
— Много! — ответил он, глядя на то, как печально я выгляжу. — Можете хорошенько помыться.
Мы напились из большой посудины, затем помыли ноги. Мама настояла на том, чтобы я попила ещё, даже если и чувствую, что больше не могу.
Йонас сидел на досках по-турецки. Перед ним был разослан один из маминых шарфиков. Посередине лежал одинокий кусочек хлеба, а рядом — маленький цветочек.
Мама взглянула на хлеб и на завядший цветок.
— В честь чего этот банкет? — спросила она.
— Сегодня я получил за работу хлебную пайку. Вместе с двумя женщинами делал ботинки, — улыбнулся Йонас. — Кушать хотите? Выглядите уставшими.
— Очень хочу, — призналась я, глядя на тот кусочек. «Раз уж Йонас заработал хлеб сапожничеством в помещении, то нам, наверное, дадут целого индюка», — подумала я.
— Нам всем дают за работу по сто грамм хлеба, — рассказал Йонас. — Нужно пойти и забрать свои пайки в колхозном управлении.
— Вот… вот это и всё? — спросила мама.
Йонас кивнул.
Триста грамм чёрствого хлеба. Это просто в голове не укладывалось. И ради этого мы столько часов копали. Они заморят нас голодом и, наверное, скидают в те ямы, что мы выкопали.
— Но этого же мало, — заметила я.
— Найдём ещё что-нибудь, — сказала мама.
К счастью, когда мы пришли, в деревянном здании командира не было. Нам дали карточки без выкрутасов и лишних разговоров. Мы пошли за другими работниками до здания рядышком. Там нам взвесили и раздали хлеб.
Мой дневной рацион почти вмещался в кулаке. По пути назад нас встретила госпожа Грибас за своим домом. Она жестом подозвала нас к себе. Руки и одежда у неё были грязными. Она целый день работала на свекольном поле. Её лицо исказила резкая гримаса, когда она нас увидела.
— Что они с вами сделали?
— Заставили копать, — ответила мама, отбрасывая от лица волосы, к которым прилипла земля. — Под дождём.
— Ну-ка, быстро! — Она подтянула нас к себе. Её руки дрожали. — Я могла попасть в беду, рискуя вот так ради вас. Надеюсь, вы это понимаете. — Она засунула руку в лифчик, достала оттуда несколько маленьких свёкл и быстро отдала их маме. После чего сунула руку под юбку и вытащила ещё две маленькие свеклы из трусов. — А теперь идите. Быстро! — велела она.
Я услышала, как в лачуге за нашей спиной что-то кричит Лысый.
Мы поспешили домой пировать. Я была так голодна, что мне уже было всё равно, как я не люблю свеклу. Было всё равно даже на то, что её принесли нам в чужом потном нижнем белье.
35
— Лина, положи это в карман и отнеси господину Сталасу, — сказала мама и дала мне свеклу.
Лысому. Я не могла. Вот просто не могла это сделать.
— Мама, у меня нет сил. — Я легла на доски, прижавшись щекой к дереву.
— Я соломы нам принёс, чтобы мягче было, — сказал Йонас. — Женщины мне сказали, где её можно взять. И завтра ещё принесу!
— Лина, быстро, а то скоро стемнеет. Отнеси это господину Сталасу, — велела мама, раскладывая солому вместе с Йонасом.
Я побрела к Лысому в лачугу. Большую часть её серого пространства занимала женщина с двумя орущими младенцами. Господин Сталас съёжился в уголке, его сломанная нога теперь была привязана к доске.
— Где тебя носило? — спросил он. — Голодом меня заморить хочешь? Ты что, с ними за компанию? Какой ужас. Ревут день и ночь. Я бы мёртвого ребёнка на этот дурдом променял.
Я положила ему на колени свеклу и собралась уходить.
— Что с твоими руками? — спросил он. — На них даже смотреть противно.
— Я целый день работала, — отчеканила я. — В отличие от вас.
— И что же ты делала? — спросил он.
— Ямы копала, — ответила я.
— Копала, значит? — пробурчал он. — Интересно. А я думал, они твою мамку взяли…
— Что вы хотите сказать? — спросила я.
— Твоя мать — умная женщина. Она в Москве училась. Эти чёртовы совдепы всё о нас знают. О наших семьях. Не думаю, что они бы этим не воспользовались.
Я подумала о папе.
— Мне нужно передать весточку отцу, чтобы он мог нас найти.
— Найти нас? Не говори ерунды, — буркнул он.
— Папа нас найдёт. Он сможет. Просто вы его не знаете, — сказала я.
Лысый опустил взгляд в пол.
— А ты его знаешь? — А после спросил: — А энкавэдэшники до тебя и твоей матери уже добрались? Между ног — уже или ещё нет?
Мне стало совсем мерзко. Я фыркнула и пошла из этого дома.
— Эй!
Я оглянулась на голос. К дому прислонился Андрюс.
— Привет, — сказала я.
— Выглядишь ужасно, — заметил он.
У меня уже не осталось сил придумывать какой-то остроумный ответ. Поэтому я просто кивнула.
— Что они заставили тебя делать?
— Мы ямы копали, — ответила я. — А Йонас целый день шил ботинки.
— А я деревья рубал, — сказал Андрюс. Он был грязный, но, кажется, охранники его не трогали. Лицо и руки у него загорели, и глаза от того казались ещё более голубыми. Я вытащила из
