— Идёт! — закричала я.
Схватив пальто, я побежала вниз по парадной лестнице и вышла на середину улицы. Тёмная фигура вдалеке ставала всё выше и приближалась в сумерках, под снегопадом. Из соседней улицы доносились колокольчики из конной сбруи.
Голос я услышала ещё до того, как смогла рассмотреть лицо:
— И что это за мудрая девочка стоит посреди улицы, когда так снежит?
— Только та, чей отец опаздывает, — поддразнила его я.
Стало видно папино лицо, раскрасневшееся на морозе. Он нёс охапку сена.
— Я не опоздал, — сказал он и приобнял меня, — а пришёл как раз вовремя.
51
Наступил Сочельник, и я целый день рубала дрова. Вокруг ноздрей у меня намёрз лёд. Я отвлекалась от работы воспоминаниями о Рождестве дома. В этот вечер никто не глотал свой паёк в очереди. Мы любезно здоровались и шли по домам. Йонас снова стал на себя похож. Мы вымыли головы растопленным снегом, почистили ногти. Мама подколола волосы и подкрасила губы. Подрумянила мне щёки свеклой.
— Возможно, и не идеально, но в этих условиях лучше и быть не может, — сказала мама, поправляя одежду и волосы.
— Достань семейную фотографию, — попросил Йонас.
У других людей возникло такое же желание. В домике Лысого собралось множество семейных фотографий. Я видела портрет госпожи Римас с мужем. Господин Римас тоже был низеньким, под стать своей жене. На фотографии она смеялась. У неё было совсем другое лицо, сильное. Теперь же она словно сдулась, как воздушный шарик. Лысый был по-особенному тих.
Мы сидели на полу, словно за столом. Посреди лежала белая скатерть, а перед каждым были ёлочные веточки и сено.
Одно место пустовало. Перед ним горела сальная свеча. В Литве принято оставлять свободное место за столом для отсутствующих или покойных членов семьи. Вокруг того свободного места люди разложили фотографии родных и друзей. Туда я аккуратно пристроила и нашу фотографию.
Я достала заранее припасённую еду и поставила на стол. Кое-кто принёс маленькие запасы, кто-то картофель, кто-то что-то украл. Ворчливая выставила какое-то печенье, которое, скорее всего, купила в селе. Мама поблагодарила её и засуетилась.
— Арвидас с мамой прислали вот это, — сказал Лысый, — на десерт.
Мужчина бросил что-то на стол, и оно тихо стукнуло. Люди ахнули. Я просто не могла поверить. Аж засмеялась от удивления. Это был шоколад. Настоящий шоколад! И Лысый его не съел сам.
Йонас весело закричал.
— Тише, Йонас. Не так громко, — сказала мама. Она посмотрела на свёрток на столе. — Шоколад! Как здорово. У нас здесь просто полная чаша получается.
Лысый выставил на стол бутылку водки.
— Ну ничего лучше не придумали! — поругала его госпожа Грибас. — Кучес ведь, а вы…
— Чёрт, ну откуда мне было знать? — буркнул Лысый.
— Может, после ужина, — подмигнула мама.
— Я в этом участвовать не желаю, — сказал Лысый. — Я иудей.
Все подняли головы.
— Но… господин Сталас, почему же вы нам не сказали? — спросила мама.
— Потому что это не ваше дело, — отрезал он.
— Мы столько дней встречались поговорить о Рождестве. А вы нам любезно предоставляли для этого свой дом. Если бы вы сказали, мы бы и Хануку отпраздновали, — сказала мама.
— Не думайте, что я не отмечал праздник Маккавеев, — сказал Лысый, подняв палец. — Просто я не болтал об этом, как вы, дураки. — Воцарилась неловкая тишина. — Я о своём вероисповедании не распространяюсь. Это слишком личное. Да и, честно говоря, маковое молоко — подумаешь, большое дело!
Люди неловко заёрзали на своих местах. Йонас засмеялся. Он очень не любил маковое молоко. Лысый засмеялся вместе с ним. Вскоре мы все истерически хохотали.
Мы несколько часов просидели за импровизированным столом. Пели песни и колядки.
После долгих маминых уговоров Лысый прочитал иудейскую молитву «Маоз цур»[7]. И в его голосе теперь не было привычной обиженности. Он закрыл глаза, а в словах его звенели чувства.
Я смотрела на нашу семейную фотографию на пустом месте за столом. Мы всегда праздновали Рождество дома: на улицах звенели бубенчики, из кухни доносились ароматы вкусных тёплых блюд. Я представила нашу столовую — тёмной, с паутиной на люстрах, тонким слоем пыли на столе. Подумала о папе. Что он делает на Рождество? Есть ли у него хоть крошка шоколада, чтобы положить на язык?
Дверь в дом резко отворилась. Вбежали энкавэдэшники и нацелили на нас винтовки.
— Давай! — закричал охранник и схватил мужчину с часами. Люди запротестовали.
— Пожалуйста, сейчас же Сочельник, — умоляла их мама. — Не заставляйте нас подписывать документы на Сочельник.
Охранники с криками принялись выталкивать людей из дома. Нет, без папы я отсюда не уйду. Я протолкнулась к другому краю стола, схватила фотографию и засунула её за пазуху. Весь путь до управления я прятала её там. Крецкий не заметил. Он стоял, не двигаясь, держал винтовку и смотрел на фотографии других семей.
52
На Рождество нас заставили тяжело работать. Я падала от усталости — ведь прошлой ночью не спала. До избушки еле ноги дотащила. Мама подарила Улюшке на Рождество целую пачку сигарет. Та сидела возле печки, грея пятки, и курила. Где мама взяли те сигареты? Я не могла понять, почему мама вообще сделала подарок Улюшке.
Пришёл Йонас с Андрюсом.
— Счастливого Рождества! — поздравил он всех.
— Спасибо за шоколад, — поблагодарила мама. — Мы были просто в восторге.
— Андрюс, подожди минутку, — попросил Йонас. — У меня для тебя кое-что есть!
— И у меня! — сказала я.
Я достала из чемодана лист бумаги и вручила Андрюсу.
— Может, не так уж и красиво, — сказала я, — но угол правильный. И ноздри меньше.
— Просто замечательно! — сказал Андрюс, рассматривая мой рисунок.
— Правда?
Его глаза заблестели и встретились с моими.
— Спасибо!
Я открыла рот. Но оттуда ничего не вылетело.
— С Рождеством! — в конце концов выговорила я.
— Вот, — протянул руку Йонас. — Он был твоим, потом ты подарил его Лине. Она дала его мне, когда я заболел. Я выздоровел, так что, наверное, он очень счастливый. Думаю, теперь твоя очередь владеть им.
Йонас разжал пальцы — там был искристый камешек. Он отдал его Андрюсу.
— Спасибо. Надеюсь, он и в самом деле счастливый, — сказал Андрюс, глядя на камешек.
— С Рождеством, — поздравил Йонас. — И спасибо за помидоры!
— Я провожу тебя домой, — сказала мама. — Хочу
