— Что ты любишь рисовать? — спросил он.
Он что, хочет светскую беседу со мной вести?
Я пожала плечами.
— Какой любимый художник?
Остановившись, я подняла взгляд.
— Мунк.
— Мунк, хм. — Он кивнул. — Не знаю Мунка.
Красную полоску на фуражке нужно было детализировать. Но терять время мне не хотелось. Поэтому я просто её затенила. Аккуратно вырвав лист из блокнота, я вручила его командиру.
Он бросил папку на стол и схватил портрет. Прошёлся по комнате, любуясь собой.
Я взглянула на папку.
Она просто лежала на столе. Там наверняка что-то есть про папу, что-то такое, благодаря чему я могла бы отправить ему свои рисунки.
Комаров что-то скомандовал Крецкому. Хлеб. Он сказал Крецкому выдать мне хлеб. Но ведь мне должны были дать что-то большее!
Командир вышел. Я начала протестовать.
Крецкий показал на дверь.
— Давай! — крикнул он и махнул рукой, мол, иди.
Я увидела Йонаса, он ждал меня снаружи.
— Но… — начала я.
Крецкий что-то крикнул и вышел в дверь, что располагалась по ту сторону стола.
Йонас заглянул внутрь.
— Он сказал, чтобы мы шли к двери кухни. Я слышал. Там нам дадут хлеб, — прошептал он.
— Но ведь нам должны были дать картошку! — возмутилась я. Командир — лжец. Нужно было всё-таки нарисовать тех змей.
Я оглянулась в поисках блокнота и увидела на столе папку.
— Лина, идём уже, я есть хочу, — сказал Йонас.
— Ладно, — ответила я, делая вид, будто собираю бумажки. Схватила папку и засунула её под пальто. — Да, идём, — сказала я и поспешила к двери.
Йонас так и не понял, что я сделала.
55
Мы пошли к бараку НКВД. Сердце у меня билось аж в ушах. Я пыталась успокоиться и вести себя как обычно. Оглянувшись через плечо, я увидела, как Крецкий выходит из управления чёрным ходом. Он шёл в тени барака, и его шинель колыхалась над сапогами.
Мы прошли к кухне, как было велено.
— Может, он и не придёт, — сказала я: мне ужасно хотелось побежать домой.
— Придёт, — ответил Йонас. — С них еда за твой портрет.
Крецкий появился возле задних дверей. Буханка хлеба полетела на землю. Он что, не мог её в руки дать?! Неужели это так трудно? Я ненавидела Крецкого.
— Давай, Йонас. Идём, — сказала я.
Вдруг в нас полетела картошка. Из кухни донёсся смех.
— Вы что, по-другому дать не можете? — спросила я, сделав шаг к двери. Та закрылась.
— Смотри, их здесь несколько! — позвал Йонас и побежал собирать картошку.
Дверь открылась. Мне в лоб попала консервная банка и мусор. Послышались аплодисменты, по брови потекло что-то тёплое. На нас посыпались жестянки и мусор. Энкавэдэшники развлекались, обсыпая беззащитных детей недоедками.
— Энкавэдэшники пьяные. Быстро, бежим! Пока они стрелять не начали, — сказала я, пытаясь удержать папку под полой пальто.
— Подожди, здесь ведь есть еда! — крикнул Йонас, торопясь собрать всё с земли. Вылетел мешок и попал Йонасу в плечо, сбив брата с ног. Из-за двери послышались бодрые возгласы.
— Йонас! — Я подбежала к нему. Мне в лицо прилетело что-то мокрое.
На порог вышел Крецкий и что-то сказал.
— Идём, — сказал Йонас. — Он говорит, что мы воруем еду, и он об этом донесёт.
Мы засуетились, словно куры во дворе, оглядываясь в поисках того, что ещё осталось на земле. Я вытерла с глаз гниль, что в них попала. Гнилая шелуха от картошки. Опустив голову, я её съела.
— Фашистские свиньи! — закричал Крецкий и грохнул дверью.
Я насобирала всякого в подол, придерживая папку под одеждой. Взяла всё, что мне попалось под руку, даже пустые жестянки, в которых что-то осталось на дне. Левая часть моего лба пульсировала. Я прикоснулась к ней пальцами: там набухала большая мокрая шишка.
Из-за здания вышел Андрюс и взглянул на нас.
— Вижу, кое-что тебе за портрет всё же дали, — сказал он.
Я ничего ему не ответила, лишь принялась собирать картошку свободной рукой, отчаянно распихивая её по карманам.
Андрюс наклонился и помог мне поднять мешок, а после положил руку на моё плечо.
— Не волнуйся, — сказал он. — Мы всё соберём.
Я посмотрела на него.
— У тебя кровь.
— Ерунда. Всё нормально, — сказала я и вытащила из волос шелуху картошки.
Йонас подобрал хлеб. Андрюс взял большой мешок.
— Что там? — спросил Йонас.
— Мука, — пояснил Андрюс. — Я вам его донесу.
— У тебя рука болит? — спросил Андрюс, глядя на то, как я прижимаю её к боку.
Я покачала головой.
И мы молча побрели по снегу.
56
— Скорее, Йонас, — сказала я брату, когда мы отошли от здания НКВД на достаточное расстояние. — Мама, наверное, волнуется. Побеги вперёд и скажи ей, что всё хорошо.
Йонас послушался, а я замедлила шаг.
— У них есть папка на нас, — заговорила я, глядя, як фигура моего брата, отдаляясь от нас, становится меньше.
— На всех нас есть, — ответил Андрюс и поправил мешок на плече.
— Можешь мне помочь? — спросила я.
Андрюс покачал головой, почти смеясь:
— Ну не могу же я украсть папку, Лина. Это не помидоры какие-то. Одно дело пролезть на кухню, и совсем другое…
— Брать папку не нужно, — сказала я, остановившись возле нашего домика.
— Что? — Остановился и Андрюс.
— Мне не нужно, чтобы ты её воровал. — Я оглянулась и немного отвела в сторону полу пальто. — Она уже у меня, — прошептала я. — Лежала на столе у командира. Мне нужно, чтобы ты её положил назад, когда я прочитаю.
Андрюс ужаснулся. Он судорожно посмотрел по сторонам, удостоверяясь, что мы одни. И потащил меня за дом.
— Ты что, совсем уже?.. Хочешь, чтобы тебя убили? — прошептал он.
— Лысый говорил, что в тех папках всё про нас написано. Может, там есть и информация о местонахождении остальных членов наших семей. Вот здесь.
Я присела — из подола в снег попадала всякая всячина — и вытащила папку из-под пальто.
— Лина, так нельзя. Дай мне. Я назад отнесу.
Послышались шаги. Кто-то прошёл мимо, и Андрюс заслонил меня.
Он опустил мешок на снег и протянул руки к папке. Отодвинувшись от него, я открыла её. Руки у меня дрожали. Там были фотографии нашей семьи, какие-то документы. Сердце у меня упало. Всё было написано по-русски. Я взглянула на Андрюса, и он выхватил у меня папку.
— Ну пожалуйста, — умоляла я. — Скажи, что там написано.
— Ты в самом деле думаешь только о себе? Или просто такая дура?! Они ведь и тебя, и твоих родных поубивают! — сказал он.
—
