— А мы не забыли! — Мама прижала меня к своей груди.
Я искала взглядом Андрюса. Но его с нами не было.
Мне спели поздравительную песню. Мы сели и съели вместе наш хлеб. Мужчина с часами поведал историю о собственном шестнадцатилетии. Госпожа Римас рассказала, как делала для тортов масляный крем. Она встала и показала, как держала на бедре миску с кремом и работала венчиком. Масляный крем… Я вспомнила, какой он нежный и сладкий.
— У нас есть для тебя подарок, — сказал Йонас.
— Подарок?
— Ну, ленточку мы не нашли, но это подарок, — сказала мама, и госпожа Римас вручила мне какой-то свёрток, внутри которого я обнаружила пачку бумаги и маленький карандаш.
— Спасибо! Где же вы всё это достали? — обрадовалась я.
— Мы секретов не выдаём, — сказала мама. — Бумага в линейку, но ничего другого нам найти не удалось.
— О, это просто замечательно! — сказала я. — Пусть и в линейку.
— Будешь ровно рисовать, — улыбнулся Йонас.
— Тебе нужно нарисовать что-то на память о дне рождения. Это будет единственный такой рисунок. Скоро это всё останется только в воспоминаниях, — сказала мама.
— В воспоминаниях, ага. Хватит этих гульбищ. Идите уже. Я устал, — ворчал Лысый.
— Спасибо, что предоставили свой дом для моего праздника, — поблагодарила я.
Он скривился и махнул руками в сторону двери.
Мы взялись за руки и пошли к Улюшке. Я смотрела в серое морозное небо. Скоро снова будет снегопад.
— Лина. — Из-за домика Лысого вышел Андрюс.
Мама с Йонасом помахали и пошли дальше без меня.
— С днём рождения! — сказал Андрюс.
Я приблизилась к нему.
— Как ты узнал?
— Мне Йонас сказал.
Кончик носа у него покраснел.
— Ты мог зайти, ты ведь знаешь, — сказала я.
— Знаю.
— Узнал, что там за слово было написано? — спросила я.
— Нет. Я не поэтому пришёл. Я пришёл… дать тебе вот это.
Андрюс вытащил что-то из-за спины. Оно было завёрнуто в ткань.
— Поздравляю!
— Ты мне что-то принёс? Спасибо! А я даже не знаю, когда у тебя день рождения…
Я взяла подарок. Андрюс собрался уходить.
— Подожди. Присядь на колоду.
Мы опустились рядом на колоду возле дома. Андрюс неуверенно наморщил лоб. Я развернула ткань и взглянула на него.
— Я… я не знаю, что сказать… — запиналась я.
— Скажи, что тебе нравится.
— О, очень нравится!
Я ужасно обрадовалась. Это была книга. Диккенс.
— Это не «Посмертные записки Пиквикского клуба» — это ведь её я скурил, да? — засмеялся он. — Это «Домби и сын». Я больше ничего из Диккенса не нашёл.
Он подул на руки в варежках и потёр их. Его дыхание в холодном воздухе напоминало дым.
— Это здорово, — сказала я и открыла книгу. Она оказалась на русском.
— Вот теперь тебе придётся выучить русский язык, чтобы читать свой подарок, — заметил он.
Я притворно скривилась.
— Где ты её взял?
Сделав вдох, он покачал головой.
— Ах. Так что, вместе скурим?
— Можно, — ответил он. — Я пробовал немного почитать. — Андрюс сделал вид, будто зевает.
Я засмеялась.
— Ну, Диккенс вначале может казаться немного затянутым…
Я смотрела на книгу, что лежала у меня на коленях. Бордовый переплёт был плотным и гладким. Название вытеснено золотом. Это была прекрасная книга, настоящий подарок, отличный подарок. Вдруг меня накрыло чувство настоящего дня рождения.
Я взглянула на Андрюса.
— Спасибо! — Я приложила варежки к его щекам. Подтянула его лицо поближе и поцеловала. Нос у него был холодным. Губы — тёплые, и кожа пахла чистотой.
В животе у меня затрепетали бабочки. Я отклонилась, взглянула на его прекрасное лицо и попробовала вспомнить, как дышать.
— Правда, спасибо! Это просто удивительный подарок.
Андрюс сидел на колоде и не двигался.
Я встала.
— Двадцатое ноября, — произнёс он.
— Что?
— Мой день рождения.
— Буду иметь в виду. Спокойной ночи.
Я развернулась и пошла домой.
Начал идти снег.
— Только смотри, не скури всю сразу! — услышала я за спиной.
— Договорились! — отозвалась я через плечо, прижимая к груди своё сокровище.
59
Мы раскапывали снег и лёд, чтобы солнце достигло нашей грядки с картошкой. Температура только поднялась выше нуля, если верить термометру, который висел на колхозном управлении. Но, работая, уже можно было расстегнуться.
Мама забежала в дом, по её щекам разлился румянец, а в дрожащей руке она держала конверт — письмо от двоюродной сестры нашей экономки; там было зашифровано, что папа жив. Она раз за разом прижимала меня к себе, повторяя «да» и «спасибо».
О том, где он сейчас, в письме не упоминалось. Я посмотрела на морщинку на мамином лбу, которая прорезалась после того, как нас депортировали. Нет, нечестно скрывать это от мамы. Я рассказала ей, что видела папку и что папа в Красноярске. Сначала она рассердилась, что я так рисковала, но прошло несколько дней, и мама вся словно выровнялась, а в её голосе появились радостные нотки. «Он найдёт нас, мама, обязательно найдёт!» — говорила я ей, думая о берёзовой коре, что уже была в пути к папе.
В лагере все оживились. Что-то прислали из Москвы. Андрюс сказал, что среди посылок были ящики с какими-то документами. Охранники уехали, а вместо них приехали новые. Я хотела, чтобы и Крецкий уехал, так как смертельно устала всё время бояться, что он чем-то в меня бросит, но он остался. Я заметила, что время от времени они с Андрюсом разговаривают. Как-то раз, когда я шла рубить дрова, приехали машины с какими-то офицерами. Я их не узнала. Одеты они были в форму другого цвета, и им была присуща твёрдая походка.
После того как меня заставили нарисовать командира, я рисовала всё, что видела и чувствовала. Некоторые рисунки, как у Мунка, были полны боли, другие — надежды, мечтаний. Все они были точны и, наверное, считались бы антисоветскими. Ночью я читала по полстраницы «Домби и сына». Над каждым словом долго думала, всё время спрашивала у мамы, что оно означает.
— Это старый, очень правильный русский, — говорила мама. — Если учить язык по этой книге, то будешь разговаривать, как профессор.
Андрюс стал встречаться со мной в очереди за пайками. Я рубила дрова с чуть большим старанием в надежде, что так день пройдёт быстрее. Вечером я умывалась снегом, а также пыталась чистить зубы и расчёсывать спутанные волосы.
— Ну как, много уже страниц скурила? — послышался из-за спины его шёпот.
— Почти десять, — ответила я через плечо.
— Ну, теперь ты уже, наверно, почти выучила русский язык, — поддразнивал он меня, дёрнув за шапку.
— Перестань, — сказала я по-русски
