Он взглянул на меня и открыл папку.
— Я не настолько хорошо читаю по-русски.
Он быстро просматривал страницы.
— Ну что там?
— Студенты в академии…
Он оглянулся через плечо.
— Написано «художница». Это ты. Твой отец… — Он указал на какое-то слово пальцем.
— Да, что?
— Местонахождение.
Я пододвинулась к Андрюсу:
— Где он?
— Красноярск. Тюрьма.
— Папа в Красноярске? — Я вспомнила, как обозначала Красноярск на карте для НКВД.
— Думаю, это слово значит «преступление» или «обвинение». — Он показал что-то на странице. — А здесь сказано, что твой отец…
— Что?
— Не знаю этого слова, — прошептал Андрюс. Он захлопнул папку и засунул её себе под полу.
— А что там ещё написано?
— Больше ничего.
— А ты сможешь узнать, что значит то слово? Которое про папу написано?
— А если меня с этим поймают? — спросил Андрюс. Вдруг в его голосе послышалось возмущение.
Если его поймают? Что тогда с ним сделают?
Он развернулся и собрался уходить. Я схватила его за одежду.
— Спасибо! — поблагодарила я. — Большое-большое спасибо!
Он кивнул и высвободился из моих рук.
57
От еды мама была в восторге. Мы решили большую часть съесть сразу на случай, если энкавэдэшники надумают забрать её назад. Консервированные сардины были невероятно вкусными и стоили небольшой шишки. Масло от них шёлково стелилось на языке.
Мама дала Улюшке картофель. Пригласила её поужинать с нами. Она понимала: Улюшка с меньшей вероятностью побежит доносить о наличии у нас еды, если присоединится к пиршеству. Мне очень не нравилось, что мама делится с этой Улюшкой. Эта баба хотела выбросить больного Йонаса на мороз, не задумываясь воровала у нас, никогда не делилась с нами едой. Могла просто у нас на глазах есть яйца одно за другим. Но мама настаивала на том, что мы должны с ней поделиться.
Я волновалась, как там Андрюс, однако надеялась, что он сможет незаметно положить папку обратно. Но что то было за слово, которое он показывал? Что ещё за «преступление»? Я отказывалась думать, что папа сделал что-то плохое. Рассуждала над этим и так, и эдак. Госпожа Раскунас работала с папой в университете. Её не депортировали. Я видела, как она выглядывала из окна и смотрела, как нас увозят прочь. Значит, депортировали не всех, кто работал в университете. Почему папа? Мне хотелось сказать маме, что папу отправили в Красноярск, но не могла. Она будет чересчур волноваться, что он в тюрьме, и злиться, что я украла ту папку. И за Андрюса тоже. Я волновалась за Андрюса.
В ту ночь я вырвала ещё несколько рисунков из блокнота и спрятала к другим под подкладку чемодана. У меня осталось две страницы. Карандаш замер над чистым листом. Мама и Йонас тихо о чём-то разговаривали. Я вертела карандаш в пальцах. Нарисовала воротник. Начала сама вырисовываться змея и выгибаться вверх. Я быстро сделала набросок.
На следующий день я увидела Андрюса по дороге с работы. Вглядываясь в его лицо, я искала новости по поводу папки. Он кивнул. У меня расслабились плечи. Вернул. Но узнал ли, что значит то слово? Я улыбнулась ему. Он раздражённо покачал головой, но улыбнулся уголками губ.
Я нашла тонкий, плоский кусок берёзовой коры и принесла в дом. Ночью нарисовала по краям на нём узоры нашей народной вышивки. Нарисовала наш дом в Каунасе и другие символы Литвы. И подписала: «Передать в красноярскую тюрьму. С любовью от госпожи Алтай». После чего добавила свою подпись и дату.
— И что я должна с этим делать? — спросила Ворчливая, когда я к ней подошла.
— Просто передайте кому-нибудь из литовцев, которых увидите в селе, — сказала я. — И попросите передать дальше. Оно должно дойти до Красноярска.
Женщина рассматривала рисунки: литовский герб, Тракайский замок, наш покровитель святой Казимир, аист — наша национальная птица.
— Вот, — сказала я и протянула ей мятый кусок ткани. — Может, кому-то из ваших девочек пригодится эта нижняя юбка. Понимаю, что это немного, но…
— Да оставь это бельё себе, — сказала Ворчливая, не сводя глаз с моих рисунков. — Я передам.
58
Двадцать второе марта. Мой шестнадцатый день рождения. Мой забытый день рождения. Мама с Йонасом пошли работать. Никто из них об этом дне и не вспомнил. Хотя чего я ждала — шумного празднования? У нас почти не было чего есть. Мама всё, что могла, обменяла на марки, чтобы писать папе. Маме я об этом ничего не скажу. Она будет мучиться, что забыла. Месяц назад я ей напомнила о дне рождения бабушки. Она несколько дней чувствовала себя виноватой, корила себя: как она могла забыть о дне рождения родной матери?
Я целый день складывала дрова, представляя себе, как бы мы праздновали дома. Меня бы поздравили в школе. В моей семье бы все оделись в самую лучшую одежду. Папин друг нас бы сфотографировал. Мы бы пошли в дорогой ресторан в Каунасе. День был бы особенным и необычным. Йоанна прислала бы мне подарок.
Я подумала о своём предыдущем дне рождения. Папа присоединился к нам в ресторане поздно. Я рассказала ему, что Йоанна ничего мне не прислала. И от упоминания о моей двоюродной сестре он напрягся.
— Наверное, она просто занята, — сказал он.
Сталин забрал у меня родной дом и родного отца. Теперь он забрал у меня день рождения. Я возвращалась с работы, едва волоча ноги по снегу. Остановилась взять паёк. В очереди стоял Йонас.
— Иди скорее! — сказал он. — Госпожа Римас получила письмо из Литвы. И толстое!
— Сегодня?
— Да! — ответил он. — Не задерживайся. Встретимся у Лысого.
Очередь продвигалась медленно. Я думала о том, как госпожа Римас получила предыдущее письмо. Тогда у неё в доме было тепло и многолюдно. Интересно, придёт ли Андрюс?
Я забрала свой паёк и побежала по снегу к Лысому. Все сбились в кучу. Я увидела Йонаса, подошла и стала позади него.
— Я что-то пропустила? — прошептала я.
— Всё только начинается, — ответил брат.
Толпа расступилась. Я увидела маму.
— С днём рождения! — закричали все.
У меня в горле встал ком.
— С днём рождения, моя хорошая! — сказала мама, обняв меня.
— С днём рождения, Лина, — сказал Йонас. — А ты думала, мы забыли?
—
