Возле управления стоял большой грузовик. Рядом курил Крецкий с двумя энкавэдэшниками, а на крыльце стоял командир с каким-то незнакомым мне офицером. Они читали список фамилий, и эти люди забирались в кузов.
— Береги себя, Йонас! — послышался сзади голос Андрюса. — До свидания, госпожа Вилкас!
— До свидания, Андрюс, — сказала мама, взяв его за руки и расцеловав в щёки. — Береги маму, дорогой.
— Она хотела прийти, но…
— Понимаю. Передай ей привет от меня, — сказала мама.
Энкавэдэшники и дальше читали список.
— Ты мне пиши, Йонас, ладно? — попросил Андрюс.
— Обязательно! — пообещал Йонас и протянул свою маленькую ручку для рукопожатия.
— Береги этих двоих, хорошо? Мы с твоим папой на тебя рассчитываем, — сказал Андрюс.
Йонас кивнул.
Андрюс развернулся. Наши взгляды встретились.
— Увидимся! — сказал он.
Я не скривилась. Не издала ни звука. Но впервые за много месяцев заплакала. Слёзы вдруг потекли из сухих глазниц и быстрыми потоками покатились по щекам.
Я отвела глаза.
Энкавэдэшники назвали фамилию Лысого.
— Смотри на меня, — прошептал Андрюс, приблизившись ко мне. — И я тебя увижу. Просто думай об этом, о том, что я принесу тебе твои рисунки. Так и представляй, и я приду!
Я кивнула.
— Вилкасы, — позвал энкавэдэшник.
Мы пошли к машине и залезли внутрь. Я посмотрела из кузова на Андрюса. Он зачёсывал волосы пальцами. Двигатель завёлся и загудел. Я подняла руку и помахала Андрюсу.
По его губам можно было прочитать слова: «Я тебя увижу». Он кивнул.
Я кивнула в ответ. Кузов закрыли, и я села. Машина рванула вперёд. В лицо повеял ветер. Запахнув одежду, я засунула руки в карманы и вдруг почувствовала это. Камешек. Андрюс втихаря забросил его мне в карман. Я встала, чтобы показать, что нашла его. Но Андрюса уже не было видно.
Лёд и пепел
63
Всё утро мы ехали в грузовике. Дорога извивалась тонкой лентой между деревьев. Я пыталась думать о хорошем, как мама. Вспоминала Андрюса. Его голос ещё раздавался в моих ушах. Ну, по крайней мере командир с Крецким остались в прошлом. Я надеялась, что нас везут куда-то в сторону Красноярска, ближе к папе.
Машина остановилась возле какого-то поля. Нам разрешили сойти и справить нужду в траве. А буквально через несколько секунд энкавэдэшники начали кричать:
— Давай!
Узнав этот голос, я оглянулась. Крецкий.
Позже, под вечер, нас привезли к какой-то станции. На ветру скрипел потрёпанный знак. Бийск. Вся станция была заставлена грузовиками. Сцена была совсем не такая, как тогда на вокзале в Каунасе, когда нас депортировали. Тогда, в июне, мы все испуганно суетились. Повсюду была паника. Люди бегали, кричали. А теперь массы высаженных, серых людей медленно брели к вагонам, как уставшие муравьи к муравейнику.
— Слушайте все, далеко от дверей не отходим, — сказал нам Лысый. — Покажите, что вам тесно. Может, тогда меньше людей напихают и будет чем дышать.
Я зашла в вагон. Он оказался не таким, как в предыдущий раз, длиннее. Сверху висела лампа. Пахло кислым телесным духом и мочой. Я сразу почувствовала, как мне не хватает свежего воздуха и смолистого запаха из того, предыдущего лагеря. Мы сделали, как посоветовал Лысый, и столпились под дверью. Результат оправдал наши ожидания — две группы людей погнали к другим вагонам.
— Здесь грязно! — сказала госпожа Римас.
— А чего вы ждали? Мягкий спальный вагон? — ответил Лысый.
Прежде чем закрыть дверь, к нам затолкали ещё несколько человек. Залезли женщина с двумя мальчиками и старший мужчина. Потом зашёл высокий мужчина и нервно огляделся. Подсадили женщину с дочкой. Йонас толкнул меня под локоть. Девочка была жёлтой, словно лимон, а глаза у неё так запухли, что превратились в узкие щёлочки. Где она была? Мать заговорила с девочкой по-литовски:
— Вот ещё этот переезд — и будем дома, хорошая моя.
Мама помогла женщине затащить вещи. Девочка надсадно кашляла.
Нам повезло. В нашем вагоне ехало лишь тридцать три человека. В этот раз было место. Жёлтой девочке предоставили полку, чтобы спать. Мама настояла, чтобы Йонас тоже лёг на полку. Я села на полу, рядом с девочкой с куклой — только в её руках уже ничего не было.
— А где твоя кукла? — спросила я.
— Умерла, — ответила девочка с пустым взглядом.
— Ой…
— Её энкавэдэшники убили. Помнишь, они тётю расстреляли, у которой был ребёнок? Вот и мою Лялю тоже… Только её они подкинули в воздух и отстрелили ей голову. Словно голубу…
— Ты, наверное, очень по ней скучаешь, — сказала я.
— Ну, сначала очень скучала. Всё плакала-плакала. Охранник сказал мне, чтобы перестала. Я пыталась, но не получалось. И тогда он ударил меня по голове. Видишь шрам? — Она показала на толстую красную полосу на лбу.
Уроды! Она же совсем ребёнок.
— И ты тоже не могла перестать плакать? — спросила девочка.
— Что?
Она показала на шрам у меня над бровью.
— Нет, они бросили в меня жестянкой с рыбой, — объяснила я.
— Потому что ты плакала? — спросила она.
— Нет, просто для развлечения, — ответила я.
Она поманила меня пальцем ближе.
— Хочешь узнать большую тайну? — спросила девочка.
— Какую?
Она зашептала мне на ухо:
— Мама говорит, что все энкавэдэшники отправятся в ад, — и отклонилась. — Только никому не говори. Это секрет, ладно? А вот моя Ляля — она в раю! Она со мной разговаривает. Рассказывает мне всякую всячину. И хоть это тайна, но Ляля говорит, что тебе её можно рассказать.
— Я никому не скажу, — заверила я её.
— Как тебя зовут?
— Лина.
— А твоего брата?
— Йонас.
— А я — Янина, — представилась она и защебетала дальше. — Твоя мама так постарела. И моя тоже. А тебе нравится тот парень, который ждал возле машины!
— Что?
— Тот, который тебе что-то в карман положил. Я видела. Что он тебе дал?
Я показала ей камешек.
— Как блестит. Наверное, Ляле он бы понравился. Наверное, ты можешь дать его мне.
— Нет, это подарок. Лучше, чтобы он у меня побыл какое-то время, — ответила я.
Возле меня села мама.
— А вы видели, какой Лине жених подарок сделал? — спросила Янина.
— Он мне не жених.
Или жених? Я была бы только рада.
Я показала маме камешек.
— Вижу, он к тебе вернулся, — сказала мама. — Это хороший знак.
— У меня Ляля умерла, — сообщила ей Янина. — Она в раю!
Мама кивнула и погладила Янину по руке.
—
